Смирнова, медленно пролетали: тарелка с истекающими сливками блинами, сковорода с приветливо подмигивающей глазуньей, чугунок с подрумяненной в печке картошкой в молоке. В общем, со всем тем, чем так заботливо и вкусно кормила его обычно милая
Анна Васильевна.
Сказочный мираж развеяло деликатное шуршание кустов в ногах у Кости.
– Уйди прочь, прорва, – грубовато, не оборачиваясь, пробормотал Костя, – тут тебе больше ничего не обломится.
– А мне ничего и не надо, – приветливо ответила «прорва»,
– я тут только пирожков с бзничкой положу и уйду. Вы не
оборачивайтесь, Константин Дмитриевич, не утруждайтесь,
следите себе, я тихонечко.
Костя обернулся, как ему показалось, мгновенно. Но Крестной Бабки уже и след простыл. Только соцветия лебеды своим тихим колыханием напоминали, что секунду спустя здесь прошло какое-то существо.
«Как? Как она смогла меня найти? Как подкралась незаметно? Откуда узнала, что мне требуется продовольственная помощь? – тихо злился Костя, с удовольствием прожевывая кусок пирожка с бзникой, – неужели в деревне невозможно сделать ничего незаметно, даже следить за подозреваемым? А если и Смирнов знает о том, что я сижу тут в кустах и слежу за ним? Да нет, не может быть. Скорее всего, это Печной, замаскированный под бородатую восточную женщину, разболтал на все село о моих планах на ближайшее время. А какова бабка Пелагея! Позаботилась, приползла, пирожков принесла. Что бы это значило?»
Сам того не замечая, Костя опять начал разговаривать вслух.
– Значит, признала тебя Крестная Бабка, – раздался
знакомый голос слева, – вот радость-то!
Слева от Комарова лежала Анна Васильевна.
– Это хорошо. Значит, приживешься. Редко кому она честь такую оказывает. А я вот тоже покушать тебе принесла. Не знала, что бабка Пелагея озаботится, вот и принесла.
Анна Васильевна исхитрилась в лежачем положении расстелить перед носом Комарова чистое льняное полотенце и брякнуть на него тарелку с теми самыми блинами, которые недавно проплывали перед глазами Кости в мираже.
– Кушай. Пирожки, конечно, хорошо, но блины-то лучше. Вот еще молоко в бутылке. Хотела самовар притащить, да в целях конспирации не стала.
– Анна Васильевна! – проскулил Костик, – Ну это ужас, что делается! Просто невозможно работать спокойно!
– Да я ухожу уже, – попыталась замахать руками женщина, не гневайся. Хочешь, прогоню всех? Если мешают?
– Кого всех? – уже почти рыдал Костя.
– Да там много кого пришло. Все хотят посмотреть, как ты в засаде лежишь. Передачки опять же многие принесли.
Костя похолодел. Он тут, как последний дурак, отдыхает в лебеде, а вокруг выстроились заслоны из любопытных но-пасаранцев!
– Не-не, уловила его мысль Анна Васильевна, – они будто бы аккуратненько, их не видно. И фотоаппаратов я не приметила. Так что со двора убивца их не видно, и вспышек лишних не будет. Сама за порядком послежу.
– Анн Васильн, ну что вы наделали! Вы мне весь план
сломали! Я теперь никогда его не поймаю!
Костя уткнулся лицом в прохладную, пряно пахнущую землю и плечи его затряслись в беззвучных рыданиях.
– Не так что сделала? – испуганно пожала плечами женщина, – или зуб заболел? Вот ведь работа какая ответственная! И все на нервах!
Выдав на гора этот маленький монолог, пожилая дама медленно поползла задним ходом. На полпути она остановилась и громким шепотом спросила:
– А что у тебя давесь монашка делала? Я вышла кур
покормить, а она – шасть с твоего крыльца, да деру. Литературу, что ли, какую распространяла?
– Это не монашка. Это восточная женщина.
– Надо же как на монашек наших похожа! – удивилась Анна Васильевна, и, решив не докучать дальше Комарову, уползла в заросли.
Костя весь кипел. Как там писал Грибоедов?
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь.
И здесь то же самое. Трудновато было, когда Комарова еще не признали в Но-Пасаране. Еще труднее стало тогда, когда его начали признавать. Это что же теперь, за каждым его шагом будут следить тысячи пар любопытных, алчных глаз? И нельзя будет сделать ни движения, нельзя будет сказать ни слова без того, чтобы это осталось незамеченным?
– А вот и я! – обрадовал его знакомый голос справа.
– Дед, ну ты бы хоть не приползал, – застонал Костя,
увидев рядом с собой бородатое чудище.
– Да я по делу, – отмахнулся Печной, зорко вглядываясь в
направлении дома Смирнова, – доложить только.
– А дома подождать не мог? – огрызнулся Комаров, – и так
устроили тут доступ к телу. Кого только не побывало!
– Ты меня с Анкой не равняй, – посуровел старик, Анка – она кто? Объект бесполезный. А я кто? Объект дюже пользительный. Блины ел уже?
– Забирай, и уходи, – огрызнулся Костя.
С дедом было весело поболтать в домашней, расслабляющей обстановке. Но не в засаде.
– Понял, отползаю, – без обиды в голосе ответил дед, – кстати, народ я отправил по ложному следу. Теперь за тобой в пустом бараке колонии подсматривают. Можешь работать. Блины я забираю.
«Зря я так на него, – запоздало покаялся Костя, – он так мне помог! Но какая ехидна навела народ на мою засаду?»
Под новым, тяжким подозрением чувство покаяния медленно рассеялось и уступило место чувству подозрения. Но и оно недолго квартировало в Костиной голове. Главная цель, с которой он приполз в эти заросли, все-таки доминировала над всеми остальными.
Дом начальника горохового цеха, казалось, единственный не участвовал во всеобщем спектакле. Окошко было плотно занавешено, из-за забора не слышался ни собачий лай, ни куриное квохтанье, ни поросячье хрюканье. Со стороны он казался необитаемым. Необитаемым и зловещим.
«Буду лежать до конца, – решил Комаров, – даже если лежать придется неделю».
Мысль о героической недельной слежке слегка потеснила мысль об утраченных блинах, которые не помешали бы в течении этой недели, но скоро и эта мысль закончилась. Становилось скучно.
– Haben, habt, gehaben, – попытался вспомнить Комаров немецкие глаголы, – что там еще-то?
На четвертом глаголе на улице Театральной появился новый персонаж. Это был Коля-Болеро. Слегка приплясывая, по своему обыкновению, он шел по одному ему известным делам и побрякивал дужкой трехлитрового эмалированного бидона.
«Этот-то хоть не знает?» – с надеждой подумал Костя.
Скорее всего, «этот» не знал. Он не озирался, не пытался высмотреть Комарова в густой траве. Он просто шел по своим делам и по совместительству радовался жизни.
Когда Коля поравнялся с домом Смирнова, калитка медленно открылась, и длинная рука затащила блаженного вовнутрь.
– Жду пять минут, а потом иду на захват, – решил Костя, – будет несправедливо, если этот монстр в оболочке скромного начальника горохового цеха убьет еще и дядю Василисы.
