– Еще Калерию можно, – предложил Костик.
– Еще Калерию, – эхом отозвался Кирилл.
– Только это уже с утра, – немного остудил его пыл Костя. – Нас неправильно поймут, если мы придем снимать показания на ночь глядя.
Рыбий Глаз никогда не спрашивал совета. Все, чем занимался он до сих пор, было настолько созвучно принципам гуманизма, что сомнений по поводу целесообразности его образа жизни просто не возникало. А теперь же... И рядом, как на грех, ни одной родственной души, ни одного человека, который мог бы твердо сказать: это – черное, а это – белое.
Да. Раньше все было проще. Раньше он называл отряды своих единомышленников нехитро и выразительно: «Радость людям», или просто РЛ. Начала свою деятельность организация тогда, когда тимуровское движение еще не стало формальным и наевшем
оскомину. Менялись персонажи, менялись декорации, но суть всегда была проста, как дважды два. А теперь... Теперь это очень мало походило на тимуровское движение. Теперь это было больше сродни духу Робин Гуда или Юрия Деточкина. Если бы только можно было открыться хоть кому-нибудь! Например, этому новенькому. Или мальчишке-участковому. Кажется, первый в полной мере наделен житейской мудростью и здравым смыслом, а второй интуитивно понимает «что такое хорошо, а что такое плохо».
Но нельзя, нельзя. И раньше-то было нельзя, а теперь – тем более. Что же делать?
Глава 17
Бейте в горны, трубите в барабаны
Бес был доволен. В сущности, его роль уже была сыграна, работа выполнена. Осталась самая малость: убедиться в том, что жизнь прожита не зря и след, который он мечтал оставить на этой земле, не затянется гнилью и плесенью. Ну, что же подождем. Если он хоть что-то понимает в этой жизни, то ждать осталось совсем недолго.
На беду ли, на счастье ли, заведующей в «Улыбке» не было.
– Уехала в райцентр выбивать нам бесплатные подарки к Восьмому Марта и свечки в церковь поставить за грешников, – наперебой объясняли ему хозяйки, – мы кажную неделю за них свечки ставим. Недорогие, по рублю, а все равно помогают.
«По рублю, – кольнуло Костика, – совсем недавно это „по рублю“ уже звучало».
– За всех грешников или поименно? – поинтересовался он вслух.
– Зачем же за всех? За всех не подействует. Поименно, конечно.
– А имена откуда берете? Сочиняете или свои ставите?
– Нет, у нас все как положено. Наша заведующая их на бумажечке пишет, сама по делам бегает, а мы по-очереди в церкви ее дожидаемся. А можно мы вас о международном положении поспрашиваем? А то по телевизору больно быстро говорят, не все понять успеваем.
Костика затащили в Красный Уголок, водрузили не стол перед бюстом Ленина электрический самовар, тарелку с блинами в сметане, сели все кружком и стали задавать вопросы.
Костя успевал все: и отвечать на вопросы о международном положении, и принимать жалобы, и уминать блины, и думать, как бы побольше узнать о заведующей в ее отсутствие.
– Интересно, откуда у вашей Инессы Васильевны такой богатый опыт? – начал он с самого невинного вопроса. – Она что, всю жизнь работала, в домах престарелых?
– Что ты, сынок, – опередила своих подруг Федотовна, – до нас она на детях тренировалась. Сначала в школе работала, потом в ПТУ директором была, потом пошла в колонию, малолетних преступников перевоспитывать, а уж потом и до нас созрела, к пенсии.
– С нами труднее, чем с малолетними преступниками, мы капризные, а наказывать нас жалко, – похвасталась Анна Андреевна.
– Не может быть! – подогрел их Комаров.
– Дежурная, принесите альбом, – скомандовала Федотовна.
Дежурная старушка с красной повязкой на рукаве приволокла толстый слегка слинявший фотоальбом, обтянутый голубым плюшем. Альбом представлял собой что-то вроде свидетельства славного трудового пути заведующей но-пасаранского дома престарелых. Состоял он сплошь из групповых фотографий. На первых были изображены группки перепуганных вусмерть пионеров в мешковатых юбках и семейных трусах с помочами. Пионеры напряженно таращились в объектив, видимо, ожидая, что вместо птички оттуда вылетит как минимум птеродактиль, а как максимум враг мирового пролетариата. Защитить пионеров от страшного фотоаппарата пыталась девушка изящного телосложения с тонкими, даже несколько аристократичными чертами лица. Она, в отличии от своих подопечных, не была напугана. Руки ее обнимали максимальное количество жавшихся к ней питомцев, глаза фанатично горели огнем любви ко всему живому, даже к совершенно запутавшемуся в жизненных ценностях врагу мирового пролетариата.
Фотографии с пионерами сменили изображения старших школьников. Менялись лица, качество фотографий, прически, платья, выражения лиц. Почти не менялся лишь центральный персонаж всех фотографий – пионервожатая, учительница, директор – Инесса Васильевна. Да, она взрослела, меняла стрижку, на лицо наползали неизбежные мелкие морщинки, но глаза оставались теми же. Они все так же горели фанатичным огнем любви ко всему живому. Даже к совершенно запутавшемся в жизненных ценностях врагам мирового пролетариата, птеродактилям и прочим несознательным элементам.
Последней была групповая фотография ее новых подопечных и заключенных-побратимов. Костя в благоговейной тишине всмотрелся в лица старушек, потом раскрыл первую страницу. Интересно. До чего же похожими были глаза пионеров на первой и бабусек на последней! Столько же торжественности, столько же осознания важности исторического момента, столько же подсознательного, детского испуга. А самое смешное было в том, что заключенные, которые снялись вместе со своими подшефными, словно заразились от них серьезностью. Только один расплылся улыбкой профессионального тележурналиста. Зубы, как в рекламе.
Костя наугад перелистнул несколько центральных страничек и... наткнулся точно на такую же улыбку. Только улыбался уже не заключенный среднего возраста, а юноша в стандартной школьной форме и с родинкой на переносице. Стоп. Родинка. Костя вернулся к последней фотографии и ткнул пальцем в уголовника с улыбкой тележурналиста и редкой родинкой на переносице:
– Это кто?
– Эта наш Гришанька Мухин, – наперебой загалдели бабуси, – он знаете какой хороший? Никогда нас не забывает, другие походят – и бросают, а он всегда навестит, подарочки принесет, концерт организует, а один раз даже танцы устроил. А на гитаре как поет! Заслушаешься. Да не всякую там дребедень про зайчиков, а настоящее: про любовь, про смерть, про тоску. Вот сегодня придет – посмотрите на него. Может вам тоже понравится. И чего там, в тюрьмах, смотрят? Таких людей сажают! А мафии всякие по белу свету бродят, и хоть бы хны. Вот ты бы, Костенька, сказал бы там что ли кому? Тебя послушают.
Костя машинально кивал, а сам все возвращался к старым фотографиям. Сейчас он рассматривал их более внимательно, вглядывался в лица, искал знакомые черты. Что он надеялся найти? И сам не знал. Он просто помнил старое правило Виктора Августиновича: грибы не растут в одиночку. Если хорошенько покопаться, то можно найти целое семейство отборных боровиков. Жаль только, что эти боровики часто оказываются червивыми.
Вот оно! То есть он. Настенька, незабвенный Анастасий Иванович. Изменился, конечно, если бы Костя специально не искал, он ни за что не приметил бы его в толпе одноклассников. Та-а-ак. Значит, Анастасий Иванович, так старательно собирающий компромат на любимую учительницу, уголовник Гришанька, который навещает дом престарелых чаще, чем другие и не спешит афишировать свое знакомство с их заведующей. Что это? Совпадение? Нет. Сейчас ему никак нельзя попадаться на глаза Инессе Васильевне. Сначала необходимо собраться с мыслями и попытаться выстроить более или менее стройную линию преступления, если оно все-таки имеет место быть...
– Ой! Совсем забыл! – звучно хлопнул он себя ладонью по лбу, – мне же надо Мухтара выручать, а я тут с вами задержался.
– Мухтарушка? Что с ним? Помер? – оживились старушки, – никак наших пирожных облопался. Вот неприятность-то!
