действительно имеет отношение к Микки.
– Вы не удивлены.
– Нет.
– Почему?
– Вы сочтете меня сумасшедшим, но мне снились сны.
Я вижу, как психолог в нем начинает обрабатывать информацию.
– Вы помните расследование и суд?
– Да.
– Говарда Уэйвелла посадили в тюрьму за ее убийство.
– Да.
– Вы думаете, он ее не убивал?
– Я не думаю, что она мертва.
Наконец-то я дождался реакции. Профессор явно удивлен. Оказывается, не такой уж он непрошибаемый.
– А как же улики?
Я поднимаю руки. Моя забинтованная ладонь сойдет за белый флаг. Я знаю все аргументы. Я сам передавал дело в суд. Все улики указывали на Говарда Уэйвелла, включая волокна ткани, пятна крови и отсутствие алиби. Присяжные сделали свое дело, и справедливость восторжествовала, справедливость, помещенная на один день в сердца двенадцати людей.
Закон взялся за дело Микки и довел его до конца. Умом я соглашаюсь, но мое сердце не может смириться. Я просто не могу представить себе мира, в котором нет Микки.
Джо снова смотрит на фотографию.
– Вы помните, как положили ее в бумажник?
– Нет.
– А можете предположить, почему вы это сделали?
Я качаю головой, хотя интуитивно понимаю, что, вероятно, взял с собой снимок, чтобы была возможность опознать ее.
– А что еще при мне было?
Джо читает по списку:
– Кобура, бумажник, ключи, перочинный ножик… Из ремня вы сделали жгут, чтобы остановить кровотечение.
– Ничего не помню.
– Не волнуйтесь. Мы еще вернемся к этому. Посмотрим на следы, которые вы оставили: чеки, счета, встречи, дневники… Пройдем по этим следам.
– И я вспомню.
– Или научитесь вспоминать.
Он поворачивается к окну и смотрит на небо, как будто подумывает, не устроить ли пикник.
– Не хотите уехать отсюда на денек?
– Не думаю, что мне разрешат.
Он вытаскивает из кармана пиджака письмо.
– Не волнуйтесь, я приобрел билеты заранее.
Джо ждет, пока я одеваюсь, борясь с пуговицами забинтованной рукой.
– Помощь не нужна?
– Нет, – отвечаю я излишне резко. – Мне надо учиться.
Кибел наблюдает, как мы проходим по фойе, косясь на меня, словно я иду на свидание с его сестрой. Я с трудом подавляю желание помахать ему рукой.
На улице поднимаю лицо к солнцу и делаю глубокий вдох. Аккуратно передвигая костыли, иду по парковке и замечаю знакомую фигуру возле полицейской машины без мигалки. Констебль Алиша Каур Барба (все зовут ее Али) читает учебник, готовясь к экзамену на звание сержанта. Любой, способный запомнить хотя бы половину из этого учебника, заслуживает звания главного констебля.
Нервно улыбнувшись мне, она открывает дверцы машины. У индианок такая красивая кожа и темные влажные глаза. Али выглядит очень эффектно в сшитых на заказ брюках и белой блузе, в вырезе которой виден золотой медальон.
Три года назад Али была самой младшей в отделе тяжких преступлений, и мы работали над делом Микки Карлайл вместе. Тогда она зарекомендовала себя как отличный следователь, но Кэмпбелл не представил ее к повышению.
Теперь она работает в отделе сопровождения – присматривает за послами и дипломатами, а также обеспечивает защиту свидетелей. Возможно, поэтому она сейчас здесь – чтобы защищать меня.
Когда мы выезжаем с парковки, Али смотрит на меня в зеркало, ожидая, узнаю ли я ее.
– Расскажите мне о себе, констебль.
У нее на переносице появляется морщина.
– Меня зовут Алиша Барба. Я работаю в отделе сопровождения.
– Мы раньше не встречались?
– Э… да, сэр, вообще-то вы были моим начальником.
– Подумать только! Это одно из трех преимуществ амнезии: помимо того, что я могу прятать от себя самого пасхальные яйца, я еще каждый день знакомлюсь с новыми людьми.
После долгой паузы она спрашивает:
– А в чем третье преимущество, сэр?
– Я могу прятать от себя самого пасхальные яйца.
Она смеется, и я щелкаю ее по уху:
– Конечно, я помню тебя, Али Баба, гроза разбойников.
Она робко улыбается мне.
Из-под ее короткой куртки видна кобура. Это карабин МР5 А2. Странно видеть ее вооруженной, ведь так мало сотрудников муниципальной полиции имеют лицензию на ношение оружия.
Проезжая на юг мимо Виктории, через Уайтхолл и по набережной Темзы, мы минуем парки и сады, заполненные служащими, которые завтракают, сидя на траве, здоровыми девушками, на чьих юбках играет осеннее солнце и свежий воздух, мужчинами, дремлющими подложив под головы пиджаки.
Когда мы поворачиваем на набережную Виктории, я бросаю взгляд на Темзу, скользящую вдоль гладких каменных берегов. То сужаясь, то расширяясь, она несет свои воды под львиными головами и фигурами горгулий, украшающими мосты, мимо Тауэра к Кэнэри-уорф и Розерсхит.
Али останавливает машину в маленьком переулке возле станции «Кэннон-стрит». Семнадцать каменных ступеней ведут вниз к узкому каменистому пляжу, медленно обнажающемуся под отливом. При ближайшем рассмотрении оказывается, что пляж устлан не гравием, а черепками, обломками кирпича, строительным мусором и осколками стекла, отполированными водой.
– Здесь вас обнаружили, – говорит Джо, перемещая руку вдоль горизонта, пока его палец не упирается в желтый заржавленный буек.
– Мэрилин Монро.
– Что-что, простите?
– Ничего, это я так.
У нас над головой набирают и сбрасывают скорость поезда – на мосту железнодорожная станция.
– Говорят, вы потеряли около четырех пинт крови. Из-за холодной воды процессы в организме замедлились, что, возможно, и спасло вас. Вы также сохранили ясность сознания, позволившую наложить жгут из ремня…
– А что лодка?
– Ее нашли только утром, к востоку от Тауэр-бридж. Припоминаете?
Я качаю головой.
– В ту ночь был прилив. Вода поднялась на четыре фута выше, чем сейчас. Скорость течения составляла примерно пять узлов. Учитывая потерю крови и температуру тела, вы были ранены тремя
