колышется в такт шагам, но ее коса остается неподвижной. Это означало, что ее шея напряжена, что, в свою очередь, свидетельствовало о том, что она не на шутку рассержена.
Таннеру ситуация не слишком понравилась, но он все же последовал за ней за куст, скрывавший их от глаз сидевших у костра мужчин. Он понял, что приступ негодования означает, что Фокс чем-то уязвлена.
— Что вы задумали?
Она едва дала ему закончить фразу и встала перед ним на цыпочки, приблизив к нему свое лицо.
— Можете, если хотите, меня игнорировать, мне на это наплевать. Но меня мучает то, что в меня стреляли, когда я была у вас на службе, а вы, хотя бы из приличия, ни разу не поинтересовались, заживает ли моя рана и как я себя вообще чувствую! — выпалила она, показывая пальцем на мочку уха.
— Мистер Эрнандес держит меня в курсе.
На взгляд Таннера, мочка прекрасно заживала — края раны срослись почти незаметно. Не хватало небольшого кусочка уха, а в остальном опасности никакой не было.
— А вам не приходило в голову, что, возможно, мне самой хотелось бы услышать, что вас хотя бы чуть-чуть интересует здоровье вашей служащей, которая пожертвовала мочкой уха ради того, чтобы вернуть вам ваше золото?
Его поразило слово «служащая» — он никогда так о ней не думал.
— Мистер Эрнандес уверяет меня, что он дает вам лекарства против температуры и что теперь вы вне опасности. Он мне также сказал, что нет признаков заражения. Это правда?
Она сверкнула глазами и прищурилась.
— Да. Но у меня могло бы быть заражение, и я могла бы умереть от лихорадки.
— Но вы же не умерли.
— В этом нет вашей заслуги!
Он наконец понял. Она себя взвинтила для того, чтобы он не догадался, что его явное равнодушие ранит ее. Поскольку высшая точка кипения уже была пройдена, он осторожно достал из кармана жилета сигару и протянул ей. Немного поколебавшись, она взяла сигару, и они молча закурили, глядя на звезды.
— Я прошу прощения зато, что не выразил сожаления по поводу потери вами мочки. — Таннер выдохнул облачко дыма. — Уверяю вас, я глубоко благодарен вам за вашу смелость и за ту жертву, на которую вы пошли ради моего золота. Мне искренне жаль, что пуля задела вас.
— Вы смеетесь надо мной? — с подозрением спросила она.
— Вовсе нет. — Он понял, чего она ждет. Почувствовал ее близость и жар ее тела. Она заплела косу, но у него перед глазами все еще были ее длинные распущенные волосы. Он нахмурился и посмотрел вдаль. — Я держался особняком, потому что мне показалось, что так будет лучше всем. — Именно на этот вопрос она ждала ответа, но, черт возьми, мужчины не умеют на них правильно отвечать.
— Под словом «все», насколько я понимаю, вы подразумеваете себя и меня. Так почему же будет лучше, если мы будем игнорировать друг друга?
Он стал изучать светящийся конец сигары, радуясь тому, что было темно.
— Меня к вам тянет, Фокс. — Он откашлялся. — Пару раз я вообразил, что и вы ко мне неравнодушны. — Она молчала. — Я просто хочу избежать ошибки. Обстоятельства могут привести к ситуации, которая ничем хорошим не кончится.
— Думаю, я понимаю, о чем вы говорите.
— Тогда вы должны понять, почему я старался держаться от вас на расстоянии. Я не хотел усложнять ситуацию.
Она пошевельнулась, и он мог бы поклясться, что почувствовал запах бекона. Конечно, мужчины у костра выбрали неподходящее время для того, чтобы жарить бекон.
— Мне понравилась ночь в лагере бандитов. Не все, конечно. Не то, что мне прострелили ухо, и не холод, но вы понимаете, о чем я. Не правда ли?
Конечно, он понимал. Сколько ни пройдёт лет, он будет вспоминать это путешествие и эту ночь. Он надеялся, что тогда он вспомнит и о других вещах, а не только о ее жарком теле, прильнувшем к нему, и о чудесном запахе ее кожи прямо у своего носа.
— Мне понравилось быть с вами. — Она говорила так тихо, что ему пришлось наклониться. — Не многие мужчины, исключая Пича, заставляли меня смеяться.
Это замечание показалось Таннеру странным и почти печальным. Правда, он неожиданно подумал о том, что женщины и его редко заставляли смеяться. Со временем он решил, что женщины и мужчины вообще смеются над разными вещами. Но в ту ночь в лагере бандитов они с Фокс смеялись вместе, как близкие люди, понимающие друг друга.
— Мне тоже понравилось быть с вами, — признался он. — В этом-то и проблема.
Они стояли плечом к плечу, покуривая и вглядываясь в темноту, словно надеялись что-то увидеть. Хотя Таннер вряд ли был способен что-либо заметить. Все его чувства были поглощены стоявшей рядом с ним женщиной. Одному Богу известно, подумал он, куда заведет их этот разговор.
— Позвольте мне уточнить, правильно ли я вас поняла. Вы стараетесь держаться от меня подальше, потому что если вы будете близко и мы будем разговаривать, то… что?
Еще никогда Таннер не чувствовал себя так неловко. Он не привык к прямолинейным женщинам. С одной стороны, они ему нравились, но с другой — при известной доли изворотливости и хитрости — не надо было облекать неприглядную правду в более обтекаемые слова.
— Я не хочу все то время, пока мы будем путешествовать, размышлять о том, как бы уложить вас в постель! — выпалил он, сердясь на то, что она заставила его высказаться прямо, без обиняков.
— А когда вы со мной разговариваете, вы тоже об этом думаете? — Ему показалось, что она не только удивлена, но и обрадована.
Он попытался разглядеть ее лицо. Если бы он сказал такое любой другой женщине, она влепила бы ему пощечину, выскочила из комнаты и больше никогда с ним не заговорила.
— Это неприличный разговор, и я прошу меня простить.
— Ради всего святого! — Фокс затоптала сигару сапогом. — По-моему, мы хорошо продвинулись, так что не прячьтесь за приличия, пока мы не закончим этот разговор.
Она была права: людям свойственно прятаться за приличия. Он тоже загасил сигару, повернулся к ней и стиснул ее плечи.
— Послушайте меня, Фокс. Я думаю о вас все время, и это нехорошо.
— Почему?
— Это может привести к тому, что я воспользуюсь какой либо ситуацией. Это будет нечестно по отношению к вам, поскольку я не могу предложить вам будущего. — Нужно ли говорить так откровенно? — Наши миры слишком далеки друг от друга. — Она умна, и ему не придется говорить, что общество ее не примет, что ей не понравятся ограничения, которые накладывают приличия на женщин его круга.
— Я это знаю.
Он еще крепче сжал ее плечи.
— Все, что я могу предложить, — это интрижка на время нашего путешествия. — Он помолчал, чтобы до нее дошла неприкрытая правда его слов. — Это неправильно и нечестно, и вы этого не заслуживаете.
Он вдруг осознал, что они стоят совсем близко. Если она сделает шаг, то окажется в его объятиях.
Он почувствовал, как напряглись ее плечи.
— Во-первых, я знаю, что ждет меня в будущем, и это то, чего я хочу. Так что вам незачем беспокоиться обо мне и моем будущем. Вас в моих планах на будущее нет. Во-вторых, не вам решать, что правильно или честно для меня, Таннер. В-третьих, вы предлагаете почесать там, где у вас вдруг зачесалось. Откуда вы знаете, может, и у меня чешется?
До Таннера не сразу, но все же дошло, что Фокс отвергла все его аргументы. Более того, похоже, она одобряет идею временной связи.
— Бог мой, — прошептал он, вглядываясь в бледный овал ее лица.
— Сейчас я скажу все как есть. Я не возражала бы, если бы вы стали меня добиваться.
Ему надо было убедиться, что он правильно ее понял.
— Если мы решимся на… — Как же это назвать? — На связь, нам обоим придется принять тот факт, что, когда мы прибудем в Денвер, все закончится. Я не могу предложить вам ничего постоянного.
— Ваш отец никогда бы меня не одобрил.
Он понял, что она улыбается, но ему было не до улыбок.
— Да, думаю, не одобрил бы. — Он прекрасно понимал, что его отец не примет Фокс. Это не было главным препятствием, но все же и это надо было принять во внимание. — Если вы согласны, мы можем наслаждаться друг другом всю дорогу до Денвера, но это все.
Никакого недопонимания уже быть не могло. Он был холоден и расчетлив, как последняя скотина. Он сказал ей, что с удовольствием воспользуется ею, а потом, когда они доберутся до Денвера, бросит. Отвращение захлестнуло его, и он, отпустив ее плечи, отвернулся.
— Так не должно быть. Ни вы, ни я этого не заслужили. — Он боролся с собой, но благородство победило, и он нашел правильные слова: — Давайте забудем об этом разговоре и вернемся к костру.
— Не будьте дураком. Мы почти обо всем договорились. Как насчет Ханратти и Брауна? Нас слишком мало, чтобы они не заметили, что происходит. Надо им сказать.
Он не мог, как ни старался, сдержать смеха. Оказывается, она вела переговоры об условиях сделки!
— Таких, как вы, на свете больше нет.
— Погодите нахваливать меня. Мы еще не обо всем договорились.
— Ах да. Ханратти и Браун. Мне наплевать, что они подумают.
— Пич тоже узнает, — с трудом выговорила она.
— Он этого не одобрит. Это вас расстраивает? — удивился он.
— Пича беспокоит, что вы разобьете мне сердце.
— Меня это тоже беспокоит.
— Не льстите себе, мистер.
Таннеру показалось, что она вздернула подбородок.
— Может, это ваше сердце будет разбито, а не мое.
Да, удивленно подумал он, возможно, так оно и будет. Фокс была не только той женщиной, которая никогда не будет ему принадлежать. Она олицетворяла собой жизнь, которую ему не дано прожить: полная независимость и свобода выбора — делать что хочется, ни перед кем не отчитываясь и не оглядываясь на то, что скажут
