тлеющий, будет разгораться, пока не поглотит меня целиком, превратив в горящую свечу.
С закрытыми глазами я ждала, пока Гарт разденет меня. Дюйм за дюймом он пробегал пальцами мое тело. Наша жажда была взаимной; я ощущала, как мощный поток чувственности, исходящий от каждого из нас, сливаясь в один, накрывает нас и несет куда-то. Он скинул с себя одежду и провел моими руками по своему телу. Я снова восхитилась чудесной крепостью его мышц, рук, спины, ягодиц. Погрузив пальцы в густое золото его волос, я поцеловала его.
Я отдалась ему без стеснения, с радостью, без борьбы. Его твердый клинок пронзил меня, но эта боль оказалась приятной, волнующей до дрожи. Больше не было ни криков рабов, ни похотливого капитана, ни оголодавших мужчин, находившихся всего лишь в нескольких футах от нас. Я позволила Гарту увести меня в темные пещеры любви, туда, где правило балом наслаждение, где забывались боль и горечь.
Когда мы, опустошенные, лежали в объятиях друг друга, Гарт, потрепав меня по голове, сказал:
– Больше ни одной ночи на полу, дикая кошка. Мы и так растратили впустую слишком много времени.
Ослепление страсти прошло, передышка закончилась. Ко мне вернулись слух и зрение, и снова я слышала стоны рабов. Приподнявшись на локте, я заглянула ему в лицо. Я сердилась на себя за то, что так тянулась к нему, но знала, что сейчас не смогу ему отказать ни в чем. Он приобрел надо мной власть. Я отодвинулась подальше.
– Я ненавижу тебя. Больше, чем раньше. Ничего не изменилось между нами, ничего!
Гарт потрепал меня по щеке.
– Вот тут ты не права, Элиза. Все изменилось.
С этими словами он отвернулся и уснул.
Глава 5
ЖОЗЕ ФОУЛЕР
«Красавица Чарлстона» попала в шторм, который даже не всем бывалым морякам доводилось пережить. Нас швыряло по волнам, как щепку. Человеческий груз в трюме выл от ужаса. Матросы еле успевали вычерпывать воду из трюма. Мы находились в теплых широтах, но ветер хлестал ледяными иглами, словно несся из самого ада. Даже ко всему привычные моряки не могли выстоять на палубе долго, а рабы, не ведавшие других температур, кроме тропических, страдали от холода едва ли не сильнее, чем от качки.
Меня швыряло по каюте, словно горошину в пустом ведре. Я не могла найти ни одного устойчивого предмета, за который можно было ухватиться не то что руками, а хотя бы взглядом. Во время редких затиший я, свернувшись клубочком, лежала на койке, измотанная морской болезнью.
– Что с тобой происходит, Элиза? – спрашивал Гарт, когда я, прижимая руки к желудку, плакала от очередного приступа. – Ты всегда держалась молодцом, а сейчас совсем раскисла.
– Спасибо за сочувствие, милостивый государь! – с бессильной злостью отвечала я. – Иногда ваша доброта переходит всякие пределы. Господи, ну почему ты не даешь мне умереть? Убей меня, Гарт, и положи конец моим страданиям.
Гарт, черствый человек, только посмеивался.
– Ничего, все пройдет. Завтра море успокоится. Я возьму тебя на палубу, и солнышко вернет твоим щечкам румянец.
– Уходи немедленно. Ты отказываешь мне даже в том, чтобы я страдала в одиночестве. Господи, – стонала я при очередном крене корабля. Стол ездил от одной стены к другой, табуретки катались по полу, как бильярдные шары, но Гарт со своей обычной усмешкой стоял надо мной, твердо и несокрушимо. – Убери отсюда свою мерзкую рожу, – взвыла я, – глядя на тебя, мне делается во сто раз хуже.
Он засмеялся и вышел, а я, вцепившись в койку, чтобы не упасть, как только его не обзывала.
Шторм утих ночью, и наутро я вышла на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Море все еще немного волновалось, и, когда я взглянула вверх на качающиеся мачты, меня затошнило. Я подбежала к борту. Появился Гарт.
– Получше? – спросил он без всяких признаков сочувствия. – Ты сегодня ночью здорово хулиганила. Совсем мне спать не дала.
– Плохо. – Я вытерла рот платком. – Почему бы тебе не пойти спать в другое место?
– Как же, Элиза? – удивился Гарт. – Ты же знаешь, что лучшее место на земле рядом с тобой. Разве я могу бросить тебя в несчастье?
– Чтобы ты свалился с этой мачты и сломал свою поганую шею, – с чувством сказала я. – Нет ничего приятнее, чем увидеть тебя с переломанными костями. Чтобы ноги твои отгрызли акулы, чтобы…
Он подкрался ко мне сзади и поцеловал в шею. Дрожь удовольствия прокатилась по моей спине.
– Смерть – это очень грустно, Элиза, – засмеялся он. Я гневно вспыхнула и выскользнула из его рук.
– Я ежечасно молюсь о смерти. Твоей или моей, все равно. В любом случае я буду от тебя свободна.
Я спустилась в каюту. Там пахло потом и рвотой. Открыв окошко, я вытряхнула постели, затем принесла ведро с морской водой и принялась скрести пол.
– Познакомьтесь, мадемуазель Элиза Лесконфлер, – бормотала я себе под нос, оттирая с пола грязь, – поденщица, шлюха, авантюристка. Рожденная в благородном семействе, воспитанная в лучших школах Франции и Англии, свет очей двора и самого императора! О, как я его ненавижу! Бог видит, как я его ненавижу!
И снова к горлу подкатила тошнота. Что со мной? Я хорошо переносила море, но с недавних пор… Может быть, я умираю, успокоила я себя. Не важно. Смерть все равно лучше того убожества, в котором я вынуждена жить.
