За эти две недели он уже примелькался в порту, хотя не слишком стремился вступать в разговоры. Впрочем, от приглашений в компанию он не отказывался — сиди, пей, никто в душу не лезет. Историями, которыми он наслушался здесь, можно было заполнить целые тома. Многие предоставляли интерес с точки зрения его профессии. Так он узнал историю величия и падения «Малой Ломбардии» — организации контрабандистов, о которой упоминал Армин, — называлась она так, вероятно, потому, что ее учредили выходцы из настоящей Ломбардии. Вспоминали и знаменитый рейд капера «Морская ведьма», уничтожившего пиратство в здешних водах восемнадцать лет назад, — и противоположная сторона имела своих героев, однако нынешняя береговая охрана знатоками и в грош не ставилась, так же, как и контрабандисты оказывались выродившимся потомством предприимчивых колонистов. Все это помогало узнать местную жизнь и стиль мышления, но дела не продвигало ни на йоту. Однако Дирксен был терпелив. Из многоголосого хора он умел выуживать реплики, характеризующие разыскиваемого, известного как Веселый Джироламо.
— … и ни разу не промахнулся. Хоть с правой, хоть с левой руки. Серьгу из уха у красотки собъет, а уха не заденет.
— … а голосина у него мощный. Гаркнет — стекла в трактире напрочь вы летят.
— Ты сам-то хоть видел его?
— Видел. Даже дважды. Только давно…
Большинству из них приходилось видеть Джироламо, и они восхищались его храбростью, остроумием, а более всего удачливостью, но никто из них и понятия не имел, где он находится сейчас. И еще один вывод сделал для себя Дирксен — Джироламо давно не появлялся в Форезе, во всяком случае, открыто — очевидно, какую-то осторожность он все-таки соблюдал. Делались неоднократные попытки проследить за домом Джузеппе Ридольфи, но кто может выявить всех посетителей купца, ведущего дела с моряками? Именно это и привело Дирксена к мысли изолировать старика — кстати, он действительно старик, ему уже за семьдесят. Посмотрим, как себя поведет Джироламо. Раз он герой, то и поведение у него должно быть геройское. А для этого надо слегка подогреть общественное мнение. Известие об аресте Ридольфи пришло в «Геную» вечером, когда в зале было полно народу, и никто не обратил внимания на появившуюся среди клубов табачного дыма фигуру, надсадно прокричавшую:
— Люди! Слушайте все!
Крики здесь были не в диковинку, скорей удивило бы молчание, и потому лишь некоторые повернули головы в сторону крикуна.
— Что блажишь?
— Старика Ридольфи взяли!
— Как — взяли?
— Дурак! Повязали старика! Я сам там сейчас был. Разгром полный. пух по всей улице летает…
— Легавые?
— Черта-с два! Солдат нагнали! Сколько уж, не считал, а полно, и со штыками наголо, как охрана короля мавританского!
Теперь уже слушали все, как и желал веститель, причем, не столько слушали, как били кулаками по столам, топали и бранились. Проклятия, призываемые на головы представителей местных властей, падали с большим обилием, чем дождевые капли осенью. Во всем зале молчал единственный человек — Дирксен. Это не осталось незамеченным.
— А ты что же? Не слышал?
— Слышал. Ну и что?
— Так ведь позор на всю провинцию! Невинного человека, ни за что…
— Правильно, позор, беззаконие. — Он говорил спокойно, но к нему почему-то прислушивались. — Только справедливость глоткой не установишь. И битьем посуды тоже.
Сказав это, он поднялся и пошел к выходу.
— Гляди, какой умник выискался! — брякнул кто-то ему в спину.
Он остановился в дверях.
— Я с севера. У нас люди привыкли не орать, а действовать. Что ж, каждый живет, как знает.
Дирксен понимал, что рискует нарваться на драку, оскорбляя местный патриотизм. Однако ответом ему было лишь настороженное молчание. Он ушел. Итак, зерно было посеяно. Следовало ждать всходов. А ждать он умел. Было уже темно за порогом. Тьма стояла тяжелая и одновременно живая, как это бывает только на юге. Может быть, это ощущение возникало из-за близости моря. До самого моря нужно было спуститься. Гостиница стояла на высоком обрыве. Но он сошел по вырубленным в скале ступеням. Прошел по узкой полосе, усыпанной мелкой галькой, край которой ворочался слабой волной. И так же слаб был ветер, не ветер, а дыхание, касавшееся тела. Он расстегнул пуговицу камзола. Перед ним было море — то же самое море, что омывает арвенские пристани, и все же другое.
Какое-то движение почудилось ему за спиной, вмиг сбив несвойственную Дирксену расслабленность. Он даже не смог бы объяснить, что именно ему померещилось — легкие шаги по кромке обрыва? Тень, мелькнувшая на белой гальке рядом с его собственной? Неважно. Сработала привычка. Он не двинулся с места, хотя все его мускулы напряглись. Он не боялся. Он был готов даже к нападению, хотя его не должно было быть по рассчитанной схеме. Просто он выбрал мгновение, чтобы неожиданно обернуться и увидеть, кто следит за ним. И он никого не увидел. У того, другого, реакция оказалась еще быстрей. Он успел метнуться в темноту и пропасть в ней. Только несколько камешков, стуча и подпрыгивая, скатились с обрыва. Дирксен никуда не побежал. Он убедился, что за ним именно следят, а этого пока было достаточно.
На следующий день стало известно, что Ридольфи заключен в тюрьму Форезе, а еще через день неизвестно откуда поползли слухи, что старика собираются еще куда-то перевозить.
— В военную тюрьму, — сказал Дирксен, сидя в зале «Генуи».
— А ты откуда знаешь? — с недоверием спросили его.
— Это ясно, как божий день, — спокойно ответил он. — Вы же слышали — арестовали солдаты. Не полицейские. Совершенно очевидно, что полиция отказалась заниматься делом Джироламо и передала его в компетенцию военных властей. Ну, а там начинают с крутых мер. И столь же ясно, что купца Ридольфи переведут в Азорру, в крепость, и будут судить, по всей вероятности, военным судом.
— Хватил! Почему бы сразу не в столицу.
— Потому что это все местные дела, в Арвене их не знают, и Ридольфи могут оправдать. А здесь — никогда. От старика, похоже, решили избавиться.
— Но ведь он же ни в чем не виноват!
— Я словно разговариваю с детьми. Разве суду важна виновность? Важно обвинение…
Второе письмо Дирксена Армину.
Никто не знал, как именно и по какой дороге Ридольфи был препровожден в военную тюрьму. Об этом
