узнали уже после того, как событие совершилось. В порту стало заметно тише, лица — мрачнее. Надо всем витал образ беззащитного старца, ждущего в сыром каземате, в кандалах неминуемой смерти. Дирксен мог быть доволен — агенты Армина недаром ели свой хлеб. Миф начинал работать против мифа. Важно было и другое. Ридольфи переправили благополучно. Если бы на конвой по дороге было совершено нападение и старика освободили, это спутало бы Дирксену все карты. Конечно, подобные нападения крайне редки, но от Джироламо, как известно, можно было ожидать всего. Но Джироламо не появился. А это подтверждало предположение Дирксена о том, что мятежник находится где-то далеко. Разумеется, его верные, присутствие которых ощущал Дирксен, озаботились поставить его в известность о судьбе, постигшей приемного отца, но для того, чтобы он получил это известие и принял меры, требуется время.
Тем не менее подготовительный период пора было заканчивать. Дирксен собрал свой невеликий багаж и отправился рассчитываться с хозяином гостиницы, который в последние дни был к нему весьма внимателен (это Дирксен тоже взял на учет). Между ними произошел следующий диалог:
— Уже съезжаешь? Что так? Говорил: «Корабль буду искать», а сам…
— Мало ли. Хочу посмотреть, каково в других местах.
— Или тебе в Форезе не понравилось?
— Смотря что.
— Вернешься?
— Не знаю. Как повезет. Может, и нет.
— И куда же ты отсюда отправишься?
— В Бранку.
Бранка находилась приблизительно на полдороге из Форезе в Азорру. Дирксен выехал открыто, утренним дилижансом. На следующий день он уже был в Бранке, и тут же направился на постоялый двор. Там он предполагал нанять лошадь.
Свирепое солнце побережья господствовало и здесь. Однако выяснилось, что он, новоприезжий, лучше переносит жару, чем давно живущий в Форезе Армин. — может быть, благодаря телосложению. Другое раздражало его — чрезмерная яркость здешних красок, особенно проявлявшаяся в портовом Форезе. Эти цвета — красный, рыжий, золотистый, в которые был окрашен город, доходящая до черноты зелень и густая синева резали глаза. Отстоявшая от моря запыленная Бранка выглядела менее броско, но достаточно намешано было и здесь. И нигде ни признака осени, давно наступившей в Арвене. И, пожалуй, шума было не меньше, чем в порту, разве что матросов и грузчиков заменили торговцы и погонщики мулов. Был базарный день, пыль, крики, давка завершали картину, и легко было затеряться в этой толчее. Что он и сделал. Но и смешавшись с толпой, он не забывал отметить свое отличие от от этих людей. Внешность его не привлекала к себе внимания, хотя, если вдуматься, заслуживала такового. Высокий, очень худой, он не производил впечатления физически сильного человека, каким был на самом деле, и это нередко оказывалось ему полезно. Соответственно фигуре, лицо он имел бледное, с впалыми щеками и крупным лбом. Волосы темнорусые, коротко остриженные. Парика не носил никогда, при здешней жаре — тем более. Словом, типичный арвенец — нечто среднее между авантюристом и пуританином, причем эти свойства были не только неотделимы друг от друга, но и малоразличимы в проявлениях. Он был начисто лишен снобизма столичного жителя, это — и многое другое вытеснило из души Дирксена стремление к порядку. Его можно было даже назвать страстью, если бы всякое понятие о страсти не было чуждо обычным представлениям Дирксена. Северная холодность? Да, пожалуй… Но и следование законам времени. Век Просвещения оправдывал слабости, но не одобрял страстей. К сожалению, в Итальянской колонии просвещение было слишком мало распространено…
Да, при желании он мог бы затеряться. Однако в данном случае важно было, чтоб его не потеряли, а, наоборот, нашли.
И его нашли. Встреча состоялась самым прозаическим образом, когда он торговал лошадь. Смуглолицый коренастый человек средних лет в надвинутом на левое ухо суконном берете, прислонившись к коновязи, рассматривал барышника и покупателя столь беззастенчивым образом, что барышник не выдержал.
— Что пялишься, воровская рожа?
— А ты меня за руку ловил, конокрад? Я честный человек, ищу себе попутчика… до Азорры. А то грабят на дорогах, сам знаешь.
— Когда едешь в Азорру? — спросил Дирксен.
— Нынче же и еду.
— Подойдет. И до ночи мы туда доедем?
— Ты, я вижу, приезжий.
— Да.
— Так вот, я тебе отвечу. Если по главной дороге, по почтовой — только завтра и будем. А по боковой, вдоль берега — как раз к ночи. Но это дорога не для каждого. Потому спутника и ищу…
— Согласен.
— А если я тебя заманиваю, чтоб ограбить?
Дирксен молча посмотрел на него.
— Ладно, буду ждать у городских ворот.
И он направился прочь, провожаемый напутствием барышника: «Чтоб тебе шею свернуло к ноге впридачу!» Только на ходу было заметно, что собеседник Дирксена прихрамывает.
— Ты его знаешь?
— Немного. Это Вальдес. Он раньше с Браччо плавал, слышал про такого? Потом вроде ушел. Давно я его не видел здесь.
«Судя по его походке, — думал Дирксен, — вряд ли это он следил за мной в Форезе. Тот не хромал».
Вальдес ждал его, где договорились, и до поры, пока они не свернули с главной дороги, молчал. Потом спросил:
— Что слышно в Форезе?
Дирксен ни разу не упомянул, что он едет из Форезе, но в ответ только пожал плечами.
— Все только и говорят об аресте старика Ридольфи, — продолжал Вальдес.
— Это так.
— Как думаешь, зачем они поволокли старика в Азорру?
— Я их мыслей не чтец… но тут возможны два предположения. Или Джузеппе Ридольфи взят заложником, и следует ожидать, что они потребуют добровольной явки Джироламо в обмен на жизнь его отца…
— Ты считаешь, они могут на это пойти?
Вальдес был взволнован, что, как заметил Дирксен, было не очень ему свойственно.
— А почему нет? Разве ты не знаешь таких случаев? «Голову за голову», — так, кажется, это называется?
— Нет. — На последних словах Дирксена Вальдес покачал головой. — Нет. Ничего у них не выйдет.
— Что, Джироламо не явится?
— Разве в нем дело? Он-то, может, ни минуты бы не задумался. Но люди этого не допустят. Да и сам Ридольфи… Старик же скорее, руки на себя наложит, чем позволит, чтобы Джироламо загубили, что я, его не знаю?
— Хорошо. — Дирксен был абсолютно спокоен. — Предположим, и они это знают. А если они просто хотят отомстить? Отомстить Джироламо, у которого больше нет родных, и Ридольфи, за то, что вырастил мятежника.
— За это нельзя судить!
— А кто тебе сказал, что его обязательно будут судить? Он станет не первым, кого сгноили в крепости без суда и следствия.
— А это мы еще посмотрим. — Вальдес взглянул в глаза Дирксену. — Посмотрим, какое из двух твоих предположений правильное. Теперь они ехали по узкой кромке над чернеющим провалом — только этой
