Я подношу трубку к уху и говорю севшим от трусости слабым голосом:
– Я никуда не еду, богатая девочка. Живи сама как хочешь.
Теперь я понимаю, что потерял ее навсегда. И чувство ужасающей потери проходит наждаком по нервам. Но где-то в глубине души, глубоко настолько, что самому себе страшно порой признаться в том, что ты там видишь, я замечаю мелькнувшую мимолетно тень облегчения.
Маша садится в поезд, и он трогается. По привычке я выбираю трек, наиболее соответствующий настроению момента. Пусть это будет pac с «Don’t you trust me».
– Тебе харчо или суп-лапшу? – спрашивает Дудайтис. – Возьми харчо, они здесь хорошо готовят.
Когда вечером я прихожу в клуб, у меня приподнятое настроение. Приподнятое настолько, что я собственноручно пизжу случайно забредшего в клуб безумного колхозника, вздумавшего торговать здесь травой.
Потом устраиваю тягучий, жесткий нон-стоп-сет, чего не делал уже давно, и довожу толпу до экстатического состояния. Я выплескиваю в них всю мою усталость, весь мой страх.
Вернувшись домой, записываю на автоответчик короткое «Идите все на хуй» и падаю в кровать.
Долго реву в подушку. Отревевшись, долго смеюсь.
Ситуация упростилась. Стало легче.
ПУЛЯ
Бабок много. Реально много. Для Крота это проблема. Он уверяет, что, чем больше у тебя бабок, тем беднее ты становишься. Увеличивается количество соблазнов, растут амбиции, и ты все равно остаешься бедным мысленно – ты точно так же не можешь позволить себе вещи уровнем выше.
Не в моем случае.
Я не поддаюсь соблазнам. Я ответственен за Симку и родителей.
Мы с Симкой никогда не возвращаемся к разговору о том, что будет дальше, но вопрос этот постоянно висит в воздухе, мы чувствуем его присутствие. Что будет дальше? Я ничего не говорил Симке о своем решении. Пока незачем.
В четверг я отпрашиваюсь у Дэна, и мы втроем – матушка, Симка и я отвозим батю в клинику детоксикации. Трехнедельное лечение плюс чистка организма обойдется нам в пять косарей, но это тот случай, когда нельзя экономить.
На прошлой неделе, в среду, мать позвонила мне среди ночи и тонким, срывающимся голосом попросила поскорее приехать. Симка не отпустила меня одного, и через двадцать минут мы уже подъезжали к пятакам.
У подъезда дома стояла «скорая». Мать была не в себе, с врачом говорил я.
Ему нельзя пить. В общем, никому нельзя, но ему вдвойне. Втройне, если хотите. В этот раз мы его откачали, но в следующий – или через один – этого может и не случиться.
Он часто пьет? – Врач курил и равнодушно смотрел на меня.
Дважды в неделю, ответил я.
Давно?
Сколько себя помню. Лет двадцать.
Постарайтесь вспомнить, продолжал врач, за эти двадцать лет – много было случаев, чтобы он просто выпил, а не упал лицом в пол?
Один раз, честно признался я.
Он довел себя, понимаете? Каждой пьянкой он забивает еще один гвоздь в крышку гроба. А вы делаете вид, что вас это не касается. Если вы не вмешаетесь – не завтра, не через неделю, а сейчас – он умрет. В любую минуту.
В клинике мне повторяют примерно то же самое. Единственный способ спасти таких, как батя, – посадить в клетку и полностью изолировать от мира. Потому что иначе они не удержатся и снова выпьют. Они уже на другой планете. Там действуют другие законы. Я бы на вашем месте, говорит врачиха из клиники, будь у меня деньги, увезла бы его. В совершенно другую среду, где меньше соблазнов. Где окружение не подталкивает к выпивке. Продержала бы его всухую хотя бы полгода, чтобы он проникся новыми ценностями. Дала бы ему понянчить внука.
У него нет внука, бросаю я. Ну так сделайте, подсказывает врачиха.
Все совпадает. Выйдя из клиники, я решаю активизировать свою подпольную деятельность.
Все очень просто. Надо постараться посмотреть чуть дальше. На всех работах существуют профессиональный риск и профессиональные же болезни. Авиадиспетчеры спиваются и страдают головными болями, учителя сходят с ума, а наркодилеры гибнут или садятся в тюрьму, а потом выходят, возвращаются в бизнес и опять-таки гибнут или возвращаются на нары и гибнут там. Tertium non datur, как было написано в одной из книжек, которые я читал раньше.
Исключений единицы – это те, кто отсидел километровый срок в тюрьме и вышел оттуда ссущейся под себя развалиной, непригодной к профессии. Есть еще вариант Фрола. Он был правой рукой Гриши Стеклопакета, легендарного пацана из центра, чье имя гремело лет семь назад. В одну из августовских ночей девяносто девятого, в то время, когда шла война за передел города, в дом, где сидел Гриша Стеклопакет и его банда, залетел снаряд гранатомета. Туда ворвались громилы в лыжных масках с прорезями для глаз и укороченными «калашами» в руках. До сих пор неизвестно, кто это был – нанятая конкурентами банда заезжих абреков или переодетые менты. Они методично перестреляли всех оставшихся после взрыва в живых. В Гришу Стеклопакета, об этом писали потом в газете, выпустили сто двенадцать пуль. Всех остальных добили выстрелами в голову. Включая Фрола. Но ему повезло, если в такой ситуации допустимо говорить о везении. Пуля, пробив стенку черепа, прошла изнутри по кости, по касательной, и вышла с другой стороны. У расстрельной команды, таким образом, были все основания полагать, что Фрол мертв, – ему пустили пулю в голову! Но Фрол выжил. После этого происшествия он вполне бы мог стать
