— А почему именно из васильков? — спросила Ксения.
— Это означало, что девушка уже как бы почти мертвая, — спокойно разъяснила бабушка Катерина, — потому что с васильками у нас ходили только к покойникам. Плечи ей покрывали рушником, каким на свадьбе молодую покрывают. Отец вез девушку к дому, где есть парень, останавливался у ворот и громко кричал: «Моя Маринка была бы хорошей хозяйкой в вашем доме. Даю за ней овец, коров, три надела поля!» Ни сын, ни отец на этот крик не выходили. Выходила мать. Если матери не было, то сестра. Девушка, что в тачке, закрывала лицо руками. Конечно, стыдно!
— Ну да, — ошарашенно подтвердила Ксения.
— Если было согласие на брак, то мать парня снимала с нее васильковый венок. Бросит через плечо и приговаривает: «На болото, на озеро!» А вместо венка ложила на голову девушке рушник. Та открывала лицо, выходила из тачки, целовала руку матери парня и, приговаривая: «Спасибо, что вы меня спрятали!», шла домой. А отца девушки приглашали в дом, и он договаривался о свадьбе.
— А если отказ? — похолодела Ксения.
— Ну, если им, конечно, не надо, то кто-то выходил из двора и кричал: «Вези к цыгану, будет иметь, что плетью стегать!» Отец мог возить по селу свою дочь до захода солнца. Если никто ее не брал, то ждал их следующий Петров день — только через год. Тогда, думаю, и стали говорить: «Хоть и за козла — лишь бы дома не была». Ходили к знахаркам, колдунам. Те давали святую воду, той водой девушку омывали и лили на пути парня, которого наметили в зятья, подсыпали ему в еду всякое…
— Ну, красивых, наверное, в тачке не возили, — сказала Ксения.
— О, не возили! Еще сколько возили! Как счастья нет, так и красота не помогает. Бабку-то мою рано забрали, а вот сестра у нее была красавица из красавиц, а в жены никто не хотел. От как завязано! Четыре раза на Петровку возил ее отец по дворам… Пока не стукнуло ей восемнадцать — возраст совсем уж безнадежный. Тогда отец, конечно, возить перестал. Последний раз до самого темна ходил — не берет никто, и все тут! Ну, понятно, все надеялся — еще в одну избу, еще в одну… А потом, как солнце зашло, вся надежа пропала. По дороге назад зашел к куму, сел у стола. Дай, говорит, выпить, кум. Кум выставил бутылку. Потом вторую. Отец позор заливает, про дочку забыл. А она сидела, сидела в тачке, потом домой огородами побежала. Но в избу не вошла, сарайка там была во дворе. Тут бабка вышла: «Чего ты тут?» А та кричит: «Повешусь!» А бабка ей: «Вешайся, чертово семя! Я тебе и веревку подам».
— И чем дело закончилось? — спросила Ксения.
— Да чем закончилось… Свадьбой и закончилось. Ее чужой взял, не из нашей деревни. Лет ей было уже много, двадцать ли пять или побольше. Ну и он вдовец. Потом у них дети народились. Толста стала корова…
Петр возился во дворе — делал загородку для птицы. Судя по заготовленным материалам, загородка должна была быть основательная — Ксения подошла к нему со спины и остановилась. Он не заметил, а может быть, не захотел отвлекаться от работы. Возил туда-сюда рубанком, из-под которого вылетали светлые свежие стружки.
— Помочь? — подала голос Ксения, честно говоря, не представляя, чем она может помочь в таком истинно мужском деле.
Петр отрицательно мотнул головой. Он был настолько занят этой доской, что даже не посмотрел в ее сторону. И не сказал ни слова.
Конечно, с его стороны это было невежливо. Но Ксения за два дня как-то уже привыкла к такому обращению.
Вполне вероятно, у них здесь просто не принято выказывать чувства. Она постояла рядом, любуясь на кудрявые стружки, которые падали к ее ногам, и снова пошла в дом.
Бабушка Катерина лущила зеленые стручки. Из-под ее проворных пальцев выкатывались крупные зеленые горошинки и падали в большую эмалированную миску. Ксения пристроилась рядом, и дело пошло быстрее. Бабушка Катерина посмотрела на нее одобрительно.
Настроение было не из лучших. Воскресенье на исходе, а они с Петром даже не поговорили о том, ради чего Ксения, собственно, приехала в эти Осокорки. Было ощущение, что она просто в гостях у своей дальней, очень дальней родни. Скоро зеленый «Москвич» отвезет ее на станцию, провожающие будут стоять на перроне монолитной стеной, и Ксения даже не будет знать, как они к ней на самом деле относятся.
— Возьмешь с собой, — сказала бабушка Катерина, ссыпая лущеный горох в небольшой матерчатый мешочек. — Супчик варить будешь.
Ксения скучно кивнула.
— Я тебе корзинку наготовила, — сообщила бабушка, делая вид, что не замечает ее состояния. — Сверху яиц пара десяточков, творожок, сметана, а внизу огородина.
— Спасибо, — выдавила Ксения, продумывая, что можно будет рассказать Александру о поездке. И выходило, что рассказывать абсолютно нечего.
— Петр тебя поедет провожать? — спросила старуха, деликатно сосредоточив глаза на стручках, среди которых еще пыталась выудить спрятавшиеся горошинки.
— Не знаю, — честно ответила Ксения, не отводя глаз от морщинистых рук бабушки.
— Так ты спроси, — посоветовала та.
— Зачем? — Ксения подняла глаза.
Внезапно ее охватила обида. Она понимала, что не подошла Петру и его родне в силу определенных причин. Им нужна была хозяйка этого огромного хозяйства. Ксения в глубине сердца признавала, что их разочарование — естественная реакция на ее появление. Она могла смыть всю косметику, надеть самое простое платье, перекрасить волосы «под солому», но вытравить из себя «дитя асфальта» было выше ее сил! Она знала, когда подписала себе приговор. Вчера вечером, когда ходила следом за Петром, удивляясь, что дела по хозяйству никак не заканчиваются. Она думала, что ее сочувствие вызовет благодарность. И даже рассказала ему историю, которую прочитала в одной умной книжке. История заканчивалась так: «Мы думали, что обзавелись хозяйством, но это хозяйство обзавелось нами». Ей показалось, что Петр даже не понял, о чем она говорила. Он сгребал накошенную во дворе траву, а потом расстилал ее на крыше деревянной сарайки, чтобы она хорошо высохла, иначе зимой не будет чем кормить кроликов. Оказалось, что он все понял, только его понимание было совершенно противоположно тому, что имела в виду Ксения, рассказывая эту историю. Она смотрела на его крепкие руки, которыми он сжимал черенок вил, и думала, что такие руки не пропадут нигде. В городе он с легкостью нашел бы работу, может быть, устроился на стройку. А хозяйство на ее участке не требовало такой сумасшедшей самоотдачи. В принципе, это было бы выгодно ему самому: имея возможность заниматься любимым делом, к которому привык с самого детства, он не был бы лишен другой возможности — жить как человек. Ксения уже даже потихоньку начала составлять план мероприятий, которые помогут Петру «подняться» и войти в новую для него жизнь. В ее плане были и театры, и концертные залы, и всевозможные экскурсии. Она также продумала список книг, которые он обязательно должен был прочитать. С Александром Ксения твердо решила его пока не знакомить. Вот через год, когда налицо уже будут видны какие-то результаты…
Но, планируя, она не учла одного, и, может быть, самого главного: невозможность Петра изменить своему хозяйству.
«Ясно, — сказал бы Александр, если бы она честно призналась ему во всем, что здесь произошло. — У твоего кавалера был серьезный выбор: ты или кролики. Он выбрал кроликов».
В глубине Ксения понимала, что все не так просто и хозяйство Петра — не только кролики, корова, куры и огород. Он, наверное, мог бы все это бросить, потому что ценности, которые ожидали его в городе, были, во всяком случае, не меньшими. Но Людка, бабушка Катерина и вся остальная родня?
Она понимала, что Петр имеет право выбора, но почему-то все равно было обидно.
— Ты руки-то не опускай, — внезапно, строго насупясь, сказала бабушка Катерина. — Чего он тебя вызвал, а сам… не кует, не мелет?
— А что я могу сделать? — Ксении вдруг невыносимо захотелось пожаловаться.
— Скажи ему: так и так, — предложила старуха. — Я ехала, я на дорогу тратилась…
— Перестаньте, — попросила Ксения.
— А чего? — не поняла бабушка. — Стыдно? А ему не стыдно?
— Не знаю, — вздохнула Ксения, думая: а почему, собственно, Петру должно быть стыдно? Разве он был
