Кестлер молчал, рассеянно поглядывая по сторонам.
Я первым нарушил молчание. Я должен был сказать об этом, потому что оно как тень лежало между нами.
– Кестлер, – начал я, – мне известно, что отец мой нехорошо с вами поступил.
Он удивленно поднял на меня глаза.
– Зачем ты об этом? Это между мной и им. Ты здесь ни при чем… Э! – переменил он тон. – Вот и печеный картофель, а к нему и недурной бифштекс в грибной подливе! Милая девушка, – обратился он к вейтерше, – у вас золотые руки!
– Это не я готовила.
– Но пока несли, все это и приняло такие чудные формы!
– Вы – мечтатель! – Девушка ударила его по руке и, смеясь, убежала.
Мы принялись за ужин. Ел Кестлер с отменным аппетитом человека, изголодавшегося по хорошей пище. Когда, закончив, мы переключились на кофе, я спросил:
– Вы служите?
– Правильнее будет сказать – зарабатываю.
– А как ваша жена?
Кестлер вздохнул:
– Она в больнице.
С минуту мы молчали, потом я спросил нерешительно:
– Как это началось?
– Как началось, спрашиваешь? – Кестлер глубоко затянулся дымом и затем стал нервно тушить папиросу в пепельнице. Успокоившись, продолжал: – Ты ведь помнишь Нору? Она всегда была неуравновешенной. Долгие годы я терпел, потом не выдержал, стал чаще уходить из дому, слонялся по городу и размышлял: как же быть дальше?
И вот, однажды, я повстречал другого человека, еще несчастнее, чем я. Это была девушка, красивая и совсем еще молодая…
– Ну и отлично, Кестлер!
– Что ж, тогда так и было, – не заметив моего промаха, отвечал он. – Тогда в этом было спасение для обоих.
– Вы полюбили ее?
– Да. Если бы ты только знал, как она была несчастна! Что? Нет, не угадал, никакой неудачной любви. Хуже – полное беспросветное одиночество, и это несмотря на ее красоту. Понимаешь ли, именно в этом несоответствии и заключалась драма…
Кестлер устало провел рукой по волосам. Его немного развезло; возможно, он пришел сюда натощак.
А я молчал, услышанное меня поразило: Кестлер, мой задумчивый старый Кестлер – в роли драматического любовника! Образ его, каким я его себе создал, никак не хотел совпасть с этой необычной ролью. И, чтобы скрыть удивление, я спросил:
– И что же дальше?
– Так вот, пришел наконец день, когда я должен был объясниться с Норой. Тут все и началось… – Кестлер охватил руками шею и покачивал, как в трансе, головой.
– Успокойтесь, Кестлер! – Я всунул ему в руку стакан с водой. Он отпил половину, затем повернулся ко мне.
– Это хорошо, что я тебя повстречал. – Он ласково потрепал меня по плечу. – Ты хороший мальчик… И как же ты похож на свою мать! – Он вздохнул, пожевал губами и затем продолжал: – Вскоре после того Нора начала принимать наркотики. Несколько раз я находил у нее маленькие зловещие пакетики с белым, как соль, порошком. Пытался ее образумить, возил по докторам, но безуспешно. И так как все это стоило немалых денег, то вскоре наши сбережения растаяли.
Тогда она тайком стала продавать вещи, одежду, мебель, а когда продавать стало нечего… – здесь Кестлер запнулся… – вышла на улицу.
Дважды я забирал ее из полиции, куда отправляли после облавы этих несчастных. Это был кошмар, что-то до невероятности уродливое, такое, что может привидеться только во сне. Даже сейчас, когда рассказываю, меня не покидает надежда, что все это лишь затянувшийся сон, за которым последует пробуждение…
Кестлер умолк. Томительная пульсирующая тишина накрыла нас непроницаемым сводом.
Тогда я сказал:
– Разрешите мне поговорить с отцом. Иногда мне удается на него повлиять.
– Нет, Алекс. Твой отец тут ни при чем. Это все я, к чему ни прикоснусь, все обращается в прах, в золу. Так у меня всю жизнь… – Сказав это, Кестлер стал подниматься. – Пора, мой друг, уже за десять!
На секунду, увидев на столе счет, он остановился и проверил его с внимательностью, какой научает нужда.
Мы вышли на улицу.
Уже прощаясь, Кестлер пристально посмотрел на меня и вздохнул:
