Глаза Брента заблестели, он почуял возможность сесть на своего конька. К тому же беседа со штурманом хоть немного разогнала черную тоску, рассеяла череду горьких мыслей, теснящихся в голове, будто у турникета метро в час пик. Слова так и посыпались изо рта, каждое — маленький кирпичик, воздвигающий преграду его депрессии.
— А ты как думаешь, почему столько лет двести миллионов арабов не могут справиться с четырьмя миллионами израильтян? — Он не стал дожидаться ответа. — Пойми, этот народ органически не приемлет никакой дисциплины, никаких доводов здравого смысла. Взять хотя бы последнюю атаку. Чрезвычайно медлительна, организована из рук вон плохо. Спустились низко, дали нам в руки козырь, которого не должны были давать. Вполне типично для них. В арабской армии полностью отсутствует согласованность действий. Иначе Израиль давно бы уже перестал существовать.
Штурман несколько секунд подумал и вдруг поразил Брента своей проницательностью.
— Вы знаете об арабах больше, чем человек, просто воюющий с ними. Вы и раньше бывали на Ближнем Востоке, да?
Выпрямившись, Брент крепко сцепил пальцы.
— Догадливый! — удивился он. — Когда мне было четырнадцать, отец служил военным атташе нашего посольства в Каире. Два года мы за ним мотались по всему Ближнему Востоку, от Ирана до Марокко. — Он вздохнул. — Это, доложу тебе, была школа, какую не получишь в классе или на инструктаже.
Каденбах кивнул и поспешно продолжал:
— Так вы говорите, они — настоящий сброд?
— Да! Точней не скажешь.
— А как же Арабский легион в Иордании? Ведь Глаб-паша в сорок восьмом — сорок девятом загнал израильтян обратно в Иерусалим.
Брент одобрительно кивнул в ответ на осведомленность Каденбаха.
— Вижу, штурман, с историей ты в ладах. Но Арабский легион другое дело. Там все прошли английскую выучку, и командовал ими англичанин. Ведь Глаб-паша — не кто иной, как англичанин по имени Джон Бэгот Глаб. Когда он со старшими офицерами уехал из Иордании, легион развалился. — Брент помолчал, давая выход застарелой ярости. — Я с ними воюю с восемьдесят третьего. А известно тебе, с чего началась вся заварушка?
— Один из истребителей «Йонаги» подбил ливийский DC—3.
— Над Токийским заливом. Я это видел собственными глазами. Двухмоторный транспортный самолет вторгся в воздушное пространство «Йонаги», несмотря на многократные предупреждения. И подполковник Мацухара «отрубил» один из двигателей.
— Но самолет не разрушил?
— Нет. И жертв не было.
— Неужто дело только в этом пустячном инциденте?
— С него все началось. Арабы не простили оскорбления. — Брент помассировал пальцами шею и почувствовал мгновенное облегчение. — А уж потом пошли борьба за мировое господство, эмбарго на нефть, истребление заложников. — Рука опустилась на стол и пальцы начали выбивать барабанную дробь по столешнице. — Но вся каша заварилась именно с того пустячного инцидента шестилетней давности. С тех пор они не упускают случая нас укусить.
— То есть?
— Ты слыхал о некоем Гасане ибн-аль-Саббахе?
— Старец с горы. Около тысячи лет назад основал террористическую организацию в Персии. Да, я знаю, мистер Росс, они до сих пор действуют.
— И до сих пор называют себя «саббах». Фанатично преданы Каддафи. Главное их оружие — нож, но и другим не гнушаются — от АК—47 до пластиковых бомб. Любят застигать жертву врасплох и наносить удары в спину. Я с ними где и чем только не дрался! Кулаками, досками, ножами, пистолетами, один раз даже гаечным ключом… В тупиках, на автостоянках, в ресторане отеля «Империал», в ООН. — Он наставил палец на Каденбаха, и ноготь его оказался в дюйме от заостренного носа штурмана. — Запомни, тебе этого тоже не избежать.
Каденбах вглядывался в черты внезапно вспыхнувшего лица, словно бы впервые видел своего старшего помощника.
— Н-да, — наконец пробормотал он, — я слышал, они на все способны.
Брент, перенесясь за много миль, смотрел в переборку поверх головы штурмана.
— Они убили невесту Йоси Мацухары. — Как ни странно, в голосе прозвучала ядовитая насмешка. — Разумеется, из засады. Из АК—47 всадили ей шесть пуль в грудь. — Он с такой силой шарахнул кулаком по столу, что кружки жалобно зазвенели.
Подхватив свою, чтоб не опрокинулась, молодой штурман с беспокойством глянул на Брента, но того было уже не остановить.
— Чего еще ждать от арабов? Они в своей жизни ничего не видели, кроме тирании и убийств! Все они в каком-то смысле саббах. Веками правители безжалостно их угнетали, заставляли делать самую черную работу, а сами купались в роскоши. А ислам укрепляет решетки на их темницах. Это сухая, бесплодная религия, как та земля, на которой они рождаются. Ислам роковым образом лишает их даже тех крупиц надежды и самолюбия, которыми они наделены от веку. Ненависть и месть — вот все, ради чего они живут, что придает их убогой жизни какой-то смысл, потому они при случае никого не пощадят. Вечный рай уготован душе убийцы! Во всяком случае, так сулит им вера.
Каденбах неловко поерзал на скамье, и несколько секунд оба молчали, слушая привычные шумы вентиляторов и двигателей.
— Все это понятно, мистер Росс. Но хоть какая-то брезгливость, какое-то понятие о чести…
Брент засмеялся глухо и невесело.
— О да, у араба есть понятие о чести и достоинстве! Ему порой бывает стыдно… Он утомит тебя до смерти рассказами о своих подвигах. А его достоинство более чем поверхностно. Вместе с честью он носит его в рукаве и не задумываясь продаст мать за кучу сухого верблюжьего навоза, чтобы поддержать огонь в очаге.
— Но вы сказали, ему бывает стыдно…
— Стыдно, когда он не смог кого-то объегорить. Стыдно, когда не удалось убедительно солгать, чтоб обвести вокруг пальца лучшего друга, брата, отца. Порой ему стыдно выполнять унизительную работу за кусок хлеба. Но никогда, запомни, Чарли, — Брент назидательно поднял вверх палец, — никогда ему не бывает стыдно за совершенные преступления. Вот если он нарушил их извращенный кодекс чести, тогда на него падет позор, а то и нож в спину получит в глухом тупике.
— Но ведь среди них есть выдающиеся писатели, математики, врачи…
— То было тысячу лет назад. А нынче они настолько одержимы завистью и ненавистью, что и литература пропитана ими насквозь.
— И ничто их уже не исправит?
— Ничто на свете!
Каденбах смущенно откашлялся.
— Значит, они никогда не примирятся с поражением.
— Ты прав. Потому они с сорок восьмого года воюют против Израиля. Поражение для них позор, бесчестье, и они убьют любого, кто готов пойти на компромисс. Помнишь, какая участь постигла Анвара Садата?
— Стало быть, и для нас этому не будет конца. — В голосе штурмана слышалась обреченность.
Брент угрюмо кивнул.
Оба замолчали. На смену мыслям об арабах Каденбаху пришла другая, не менее тревожная. И он тут же высказал ее, озадачив собеседника:
— А как же переговоры между США и Россией в Женеве?
— Не понял.
— По-вашему, на русских можно полагаться? Можно верить, что они не снабдят арабов новейшим оружием?
Брент уставился в кружку.
