сожженные солнцем, склонившиеся к земле, которою они роют и ковыряют с непреодолимым упорством; у них как будто членораздельная речь, а когда они выпрямляются на ногах, то мы видим человеческое лицо; и действительно, это - люди. На ночь они удаляются в свои логовища, где питаются черным хлебом, водой и кореньями, они избавляют других людей от труда сеять, обрабатывать и собирать для пропитания и заслуживают того, чтобы не терпеть недостатка в хлебе, который сами сеют'. Характеры (франц.)
План статьи о современном положении России (стр. 406). Предположительно датируется 1834-1835 гг. Заголовок в автографе отсутствует.
1) 1. О цивилизации. О делении на классы. О рабстве. 2. О религии. О военном и гражданском. О шпионаже. О рабстве и свободе (как противовесе). О цензуре. О театре. О писателях. Об изгнании. О движении вспять (франц.)
Русское дворянство что ныне значит?.. (стр. 407). Заголовок в автографе отсутствует. Датируется 1834 г. по месту в рукописи и по связи заметки с записью в дневнике Пушкина от 22 декабря 1834 г., о его разговоре с вел. кн. Михаилом Павловичем о русском дворянстве и его судьбах (см. т. 7). О более ранних рассуждениях Пушкина на эту же тему см. набросок 'Что такое дворянство?' (1830) и примечания к нему (стр. 557-559).
О ничтожестве литературы русской (стр. 407). Статья, датируемая 1834 г., обрывается в самом начале, на переходе от общеисторического введения к первой ее главе. О масштабах задуманной Пушкиным работы можно судить по дошедшим до нас нескольким ее планам (см. стр. 435-437). Как в этих планах, так и в самом тексте статьи широко использованы были более ранние заметки Пушкина на эту же тему, начиная с наброска 'О французской словесности' (1822) в 'О поэзии классической и романтической' (1825) и кончая историко-литературными обобщениями в разборе книги Радищева 'Путешествие из Петербурга в Москву' (1833-1834). Некоторые из основных положений статьи определились еще в полемике Пушкина с Бестужевым по поводу его 'Взгляда на русскую словесность в 1824 и в начале 1825 годов' (см. стр. 260), но о том, что даже предварительная работа над статьей 'О ничтожестве литературы русской' была далеко не закончена и в 1834 г., свидетельствуют дополнительные замечания Пушкина о литературе Петровской поры и о специфике русской сатиры XVIII столетия 'Отчего первые стихотворения были сатиры...', набросанные им на обороте разорванного письма от 23 мая 1835 г. (см. стр. 436).
Историко-литературная концепция, развиваемая в статье 'О ничтожестве литературы русской', некоторыми своими положениями была близка известной статье И. В. Киреевского 'Обозрение русской словесности 1829 года' в альманахе 'Денница'. Рецензируя эту статью в 'Литературной газете', Пушкин особенно сочувственно отметил ее заключительные строки (см. стр. 52).
Мыслями о будущем русской национально-демократической культуры была бы закончена, вероятно, и эта статья, если бы Пушкин довел ее до конца.
Но внутренняя жизнь порабощенного народа не развивалась. - В черновой редакции этих строк далее следовало: 'Едва Россия успела свергнуть с себя иго татар, и уже ей должно было бороться с Польшей. Между тем царская власть ополчилась на боярство, а боярство домогалось аристократии'.
Наконец явился Петр. - Далее зачеркнуто: 'Крутой переворот, произведенный мощным самодержавием Петра, ниспровергнул все старое, и европейское влияние разлилось по всей России. Голландия и Англия образовали наши флоты, Пруссия - наши войска, Лейбниц начертал план гражданских учреждений'.
Петр не успел довершить многое, начатое им. - В черновой редакции далее следовало: 'Он умер в полную пору мужества, во всей силе своей творческой деятельности, еще только в полножны вложив победительный свой меч. Он умер, но движение, преданное мощною его рукою, долго продолжалось в огромных составах государства. Даже меры революционные, предпринятые им по необходимости, в минуту преобразования, и которые не успел он отменить, надолго еще возымели силу закона. Доныне, например: дворянство, даруемое порядком службы, мимо верховной власти, преимущества, данные старшему (замечательный неуспех)'. И далее: 'Наследники Великого пошли суеверно по его следам. Но высокомерие Долгоруких, пронырство Меншикова, наконец последние заговоры старшего боярства, пресеченные мощною рукою Бирона, слишком занимали русское дворянство, единственный класс, на который просвещение успело излить свои лучи. Но словесность между тем родилась'.
Во второй черновой редакции статьи строки о Петре имели продолжение: 'Петр Первый был нетерпелив. Став главою новых идей, он, может быть, дал слишком крутой оборот огромным колесам государства. В общем презрении ко всему старому народному включена и народная поэзия, столь живо проявившаяся в грустных песнях, сказках (нелепых) и в летописях'.
Сын молдавского господаря - А. Д. Кантемир.
...тройственную поэму. - 'Божественная комедия' Данте, состоящая из трех частей: 'Ад', 'Чистилище', 'Рай'.
Rima des triolets, fit fleurir la ballade. - Стих из 'Поэтического искусства' Буало.
...в книге, исполненной смелой философии... - 'Приключения Телемака' (1699).
...один из новейших писателей... - Имя его не установлено.
Он написал эпопею... - поэма 'Генриада' (1728).
...и он, однажды в своей жизни, становится поэтом... в цинической поэме... - Пушкин использует здесь отзыв Жан-Поля о Вольтере как авторе поэмы 'Орлеанская девственница' (1755). См. об этом стр. 224 и 509.
...приветствуя Новый Свет словами, дотоле неслыханными!.. - Вольтер, благословляя в 1778 г. внука Франклина, выразил свое сочувствие восставшим североамериканским колониям провозглашением лозунга: 'Бог и свобода!'
...голос молодого Мирабо... глухо гремит из глубины темниц... - Мирабо Оноре-Габриель, граф (1749- 1791) - французский государственный деятель и публицист. Его первые политические трактаты и памфлеты, в том числе и 'Essay sur le despotisme' (1775), написаны были им в тюрьме и ссылке.
1) Слагал триолеты, способствовал процветанию баллады (франц.)
2) Наконец пришел Малерб и первый во Франции
Дал почувствовать в стихах точную гармонию,
Показал силу слова, помещенного на должном месте,
И подчинил музу правилам долга.
Исправленный этим мудрым писателем, язык
Перестал являть разборчивому уху что-либо грубое,
Строфы научились литься с изяществом,
И один стих не дерзал более вторгаться в другой (франц.)
О Байроне и о предметах важных (стр. 414). На обложке рукописи сохранилось название статьи (представляющее собой перифразу стиха из 'Горе от ума'), за которым следует дата: '1835. Черная Речка, дача Миллера, 25 июля'.
В основу статьи положены материалы мемуаров Байрона, переведенных на французский язык в 1830 г. ('Memoires de Lord Byron, publiйs par Thomas Moore', Paris, 1830). Трудно сказать, в каком направлении развивалась бы эта статья, если бы Пушкин ее продолжал, но самое название ее свидетельствовало о том, что Пушкин не ограничился бы простым пересказом записок Байрона и воспоминаний о нем Томаса Мура.
1) В последнее время я много думал о Мэри Дефф.Как это странно, что я был так безгранично предан и так глубоко привязан к этой девушке, в возрасте, когда я не мог не только испытывать страсть, но даже понять значение этого слова. И, однако же, это была страсть! Моя мать имела обыкновение смеяться над этой детской любовью; и много лет спустя, - когда мне было примерно лет шестнадцать, - она мне сказала однажды: 'Ах, Байрон, я получила письмо из Эдинбурга, от мисс Аберкромби; ваша бывшая любовь, Мэри Дефф, вышла замуж за господина С.'. И что же я ей ответил? Я не могу постичь и объяснить то чувство, которое мною овладело в это мгновение. Со мною почти сделались судороги; моя мать была так этим встревожена, что потом, когда я оправился, она упорно избегала заговаривать со мной на эту тему, довольствуясь беседой об этом со своими приятельницами. И сейчас спрашиваю себя, что бы это значило? Я не виделся с нею больше с тех пор, когда, вследствие проступка ее матери в Абердине, она поселилась у своей бабушки в Банфе; мы оба были тогда детьми. Я раз пятьдесят с тех пор влюблялся; и тем не менее я помню все то, о чем мы говорили, помню наши ласки, ее черты, мое волнение, бессонницы и то, как я мучил горничную моей матери, заставляя ее писать Мэри письма от моего имени; и она в конце концов уступала, чтобы меня успокоить. Бедняжка считала меня сумасшедшим, и так как я в ту пору еще не умел как следует писать, она была моим секретарем. Я припоминаю также наши прогулки и то блаженство, которое я испытывал, сидя около Мэри в ее детской, в доме, где она жила, около Плестоуна, в Абердине, в то время
