ведь <от> (12) нас не ушло.
Прощай, милый; пишу тебе в пол-пьяна и в постеле - отвечай.
Адрес (рукою В. Ф. Вяземской): Его сиятельству милостивому государю князю Петру Андреевичу Вяземскому. В Чернышевском переулке (13) в собственном доме В Москве.
88. Л. С. Пушкину. 13 июня 1824 г. Одесса.
13 июня
Ты спрашиваешь моего мнения насчет Булгаринского вранья - чорт с ним. Охота тебе связываться с журналистами на словах, как Вяземскому на письме. Должно иметь уважение к самому себе. Ты, Дельвиг и я можем все трое плюнуть на сволочь нашей литературы - вот тебе и весь мой совет. Напиши мне лучше что-нибудь о Северных Цветах - выдут ли и когда выдут? С переменою министерства, ожидаю и перемены цензуры. А жаль..... la coupe йtait pleine. Бируков и Красовской не в терпеж были глупы [и] своенравны и притеснительны. Это долго не могло продлиться. На каком основании начал свои действия дедушка Шишков? Не запретил ли он Бахчисарайский> Фонтан из уважения к святыни Академического словаря и неблазно составленному слову водомет? Шутки в сторону, ожидаю добра для литературы (14) вообще и посылаю ему лобзание не яко Иуда-Арзамасец, но яко РазбойникРомантик. Попытаюсь толкнуться ко вратам цензуры с первою главой или песнью Онегина. Авось пролезем. Ты требуешь от меня подробностей об Онегине - скучно, душа моя. В другой раз когда-нибудь. Теперь я ничего не пишу; хлопоты другого рода. Неприятности всякого рода; скучно и пыльно. Сюда приехала кн.<ягиня> Вера Вяземская, добрая и милая баба - но мужу был бы я больше рад. Жуковского я получил. Славный был покойник, дай бог ему царство небесное! Слушай, душа моя, деньги мне нужны. Продай на год Кавк.<азского> плен.<ника> за 2000 р. Кому бишь? Вот (15) перемены: И путник оживает - и пленник. Остановлял он долго взор - вперял он любопытный взор. И уповательным мечтам - И упоительным. Не много.... ей дней (16) - ночей - ради бога. Прощай.
Адрес: Милостивому государю Льву Сергеевичу Пушкину в С.-Петербург. У Обухова мосту в доме Полторацкого.
89. П. А. Вяземскому. 24-25 июня 1824 г. Одесса.
Я ждал отъезда Трубецкого, чтоб писать тебе спустя рукава. Начну с того, что всего ближе касается до меня. Я поссорился с Воронцовым и завел с ним полемическую переписку, которая кончилась с моей стороны просьбою в отставку. Но чем кончат власти, еще неизвестно. Тиверий рад будет придраться; а европейская молва о европейском образе мыслей графа Сеяна обратит всю ответственность на меня. Покаместь не говори об этом никому. А у меня голова кругом идет. По твоим письмам к кн.<ягине> Вере, вижу, что и тебе и кюхельбекерно и тошно; тебе грустно по Байроне, а я так рад [ей] его смерти, как высокому предмету для поэзии. Гений Байрона [ослаб ] бледнел с его молодостию. В своих трагедиях, не выключая и Каина, он уж не тот пламенный демон, который создал Гяура и Чильд Гарольда. Первые 2 песни Дон Жуана выше следующих. Его поэзия видимо изменялась. Он весь создан был на выворот; постепенности в нем не было, он вдруг созрел и возмужал - пропел и замолчал; и первые звуки его уже ему не возвратились - после 4-ой (17) песни Child-Harold Байрона мы не слыхали, а писал какой-то другой поэт с высоким человеческим (18) талантом. Твоя мысль воспеть его смерть в 5-ой песни его Героя прелестна - но мне не по силам - Греция мне огадила. О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей братьи негров, [и] можно тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией - это непростительное ребячество. Иезуиты натолковали [им] нам о Фемистокле и Перикле, а мы вообразили, что пакостный народ, состоящий из разбойников и лавошников, есть законнорожденный их потомок, и наследник их школьной славы. (19) Ты скажешь, что я переменил свое мнение, приехал бы ты к нам в Одессу посмотреть на соотечественников Мильтиада и ты бы со мною согласился. Да посмотри, что писал тому несколько лет сам Байрон [сде<лав>?] в замечаниях на Child Harold - там, где он ссылается на мнение Фовеля, французского конс ула, помнится, в Смирне. - Обещаю тебе однакож вирши на смерть его превосходительства.
Хотелось мне с тобою поговорить о перемене министерства. Что ты об этом думаешь? я и рад и нет. Давно девиз всякого русского есть чем хуже, тем лучше. Опозиция русская, составившаяся, благодаря русского бога, из наших писателей, каких бы то ни было, приходила уже в какое-то нетерпение, которое я из под тишка поддразнивал, ожидая чегонибудь. А теперь, как позволят Фите Глинке говорить своей любовнице, что она божественна, что у ней очи небесные, [и] что любовь есть священное чувство, вся эта сволочь опять угомонится, журналы пойдут врать своим чередом, чины своим чередом, Русь своим чередом - вот как Шишков сделает всю обедню <------>. С другой стороны деньги, Онегин, святая заповедь Корана - вообще мой эгоизм. Еще слово: я позволил брату продать [2-ую] второе издание Кавк.<азского> Пле.<нника>. Деньги были нужны - а (как я говорил) 3-е издание от нас не уйдет. Да ты пакостишь со мною : даришь меня и связываешься чорт знает с кем. Ты задорный издатель - а Гнедич хоть и не выгодный приятель, за то уж копейки не подарит и смирно себе сидит, не бранясь ни с Каченовским, ни с Дмитриевым.
А. П.
Пришли же и ты мне стихов.
90. А. А. Бестужеву. 29 июня 1824 г. Одесса.
Милый Бестужев, ты ошибся, думая, что я сердит на тебя - лень одна мне помешала отвечать на последнее твое письмо (другого я не получил). Булгарин другое дело. С этим человеком опасно переписываться. Гораздо веселее его читать. Посуди сам: мне случилось когда-то быть влюблену без памяти. Я обыкновенно в [это время] таком случае пишу элегии, как другой мажет <нрзб.> свою кровать . (20) Но приятельское ли дело вывешивать на показ мокрые мои простыни? Бог тебя простит! но ты острамил меня в нынешней Звезде - напечатав 3 последние стиха моей Элегии; чорт дернул меня написать еще к стати о Бахч.<исарайском> фонт.<ане> какие-то чувствительные строчки и припомнить тут же (21) элегическую мою красавицу. Вообрази мое отчаяние, когда увидел (22) их напечатанными - журнал может попасть в ее руки. Что ж она подумает [обо мне], видя с какой охотою беседую об ней с одним из п.<етер>б.<ургских> моих приятелей. Обязана ли она знать, что она (23) мною не названа, что письмо распечатано и напечатано Булгариным - что проклятая Элегия доставлена тебе чорт знает кем - и что никто не виноват. Признаюсь, одной мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики. Голова у меня закружилась. Я хотел просто напечатать в Вестн.<ике> Евр.<опы> (единственном журнале, на которого не имею права жаловаться), что Булг.<арин> не был в праве пользоваться перепискою двух частных лиц, еще живых, без согласия их собственного. Но перекрестясь предал это вс забвению. Отзвонил и с колокольни долой. Мне грустно, мой милый, что ты ничего не пишешь. Кто же будет писать? М. Дмитриев да А. Писарев? хороши! если бы покойник Байрон связался браниться с полупокойником Г те, то и тут бы Европа не шевельнулась, чтоб их стравить, поддразнить или окатить холодной водой. [По<лемика> ] Век полемики миновался. Для кого же занимательно мнение Дмитриева о мнении Вяземского или [лучше] мнение Писар ева (24) о самом себе. Я принужден был вмешаться, ибо призван был в свидетельство М. Дм.<итриевы>м. Но больше не буду. Онегин мой [раз] растет. Да чорт его напечатает - я думал, что цензура ваша поумнела при Шишкове - а вижу, что и при старом по старому. - Если согласие мое, не шутя, тебе нужно для напечатания Разбойников, то я никак его не дам, если не пропустят жид и харчевни (скоты! скоты! скоты!), а попа - к чорту его. Кончу дружеской комисией - постарайся увидеть Никиту Всеволожского, лучшего из минутных друзей моей минутной младости. Напомни этому милому, беспамятному эгоисту, что существует некто А. Пушкин, такой же эгоист и приятный стихотворец. Оный Пушкин продал ему когда-то собрание своих стихотворений за 1000 р. ассигн.<ациями>. Ныне за ту же цену хочет у него их купить. Согласится ли Аристип Всеволодович? я бы в придачу предложил [бы] ему мою дружбу mais il l'a depuis longtemps, d'ailleurs ca ne fait que 1000 roubles. Покажи ему мое письмо. Мужайся - дай ответ скорей, как говорит бог Иова или Ломоносова.
29 июня 1824. Одесса.
91. П. А. Вяземскому (?) 5 июля 1824 г. Одесса. (Набросок)
Французы ничуть не ниже англичан в истории. Если первенство чего-нибудь да стоит, то вспомните, что Вольтер первый пошел по новой дороге - и внес светильник философии в темные архивы истории. Робертсон сказал, что если бы Вольтер потрудился указать на источники своих сказаний, то бы он, Робертсон, никогда не написал своей Истории. 2-е, Лемонте есть гений 19-го столетия - прочти его Обозрение царствования Людовика XIV и ты поставишь его выше Юма и Робертсона. Рабо де С-т Этьен - дрянь.
5 июля 1824 Одесса.
Век романтизма не настал еще для Франции - Лавинь бьется в старых сетях Аристотеля - он ученик трагика Вольтера, а не природы
tous les recueils de poлsies nouvelles dites Romantiques sont la honte de la littйrature franзaise
Ламартин хорош в Наполеоне, в Умирающем поэте - вообще хорош какой-то новой гармонией.
Никто более меня не любит прелестного Andrй Chйnier - но он из классиков классик - от него так и несет древней греческой поэзией.
Вспомни мое слово: первый гений в отечестве Расина и Буало - ударится в такую бешеную свободу, в такой литературный карбонаризм - что что твои немцы - а покаместь поэзии во Франции менее, чем у нас.
