подумал о том, что в комнатах холодно и так. Если еще и дождь пойдет, я точно замерзну или простыну. Или - и то и другое. Не успел я как следует поесть, как в зал ввалился Данкэн, весь сияющий, как лампа-факел с первого этажа нашей распрекрасной 'Башни'. Взглядом отыскал меня и чуть ли не обниматься полез - б- болван! Я, конечно, сверкнул на него глазами, но журналисту - как с гуся вода. Бухнулся рядом, начал накладывать себе в тарелку все, что только видел, да еще при этом какой-то мотивчик мурлыкал под нос. - Что с вами, Данкэн? - спросила Карна. - Чему вы так необычайно радуетесь? Он вскинул голову, несколько секунд растерянно изучал лицо девушки, словно видел ее впервые в жизни, а потом сообщил: - Представьте, здесь есть библиотека! А там... Там такие книги! Уф! Завершив свою речь этим многозначительным высказыванием, он уткнулся в тарелку. Я заметил, как удивленно вытянулось лицо господина Чрагэна, а сам он наклонился к уху своего соседа, жилистого седовласого мужчины - этакого генерала в отставке. До меня донеслось сказанное 'академиком': 'Молодежь просто удивительная - представьте, интересуются книгами!' Генерал в отставке скептически хмыкнул и расчленил тушку куропатки, хищно орудуя ножом и трехзубой вилкой. Я вздрогнул и поежился. Карна уже прощалась с нами. Я кивнул и слабо улыбнулся, что должно было означать поддержку... А сам подумал: опять придется выслушивать бред Данкэна. Что, интересно, он откопал на сей раз? Но журналист так ничего вразумительного и не сказал. Я не стал дожидаться, пока он доест, пожелал спокойной ночи и тоже удалился. Завтра будет тяжелый день, и стоит выспаться. Я даже не догадывался, насколько был прав.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Всю ночь шел дождь. В комнате стало еще холоднее и неуютнее, я закрыл окно заглушкой, но постукивание дождевых капель все равно было слышно. А потом... Даже не знаю, как это описать. Сначала я подумал, что башня рушится началось землетрясение или что-нибудь в таком духе. Все вздрогнуло, меня подбросило на кровати, как детский надувной мячик. Я ощутимо приложился к каменной стене и помянул всех предков до седьмого колена - надо же, угораздило меня оказаться в этом месте в это время! Нет, чтобы дома сидеть, в потолок плевать - поехал деньги зарабатывать. Жить надоело, идиоту!.. - ну и все такое прочее. Потом выпутался из одеял, впрыгнул в одежду, содрогаясь от ночной прохлады, и подумал, что надо бы, наверное, выйти и поинтересоваться, в чем, собственно, дело. Вышел. Коридор выгибался дугой, а из соседних комнат не выглядывала ни одна озадаченная рожа. Наверное, меня поселили на этом этаже одного. По крайней мере, никого из гостей я здесь не замечал (кроме себя, разумеется). В общем, тихо в 'Башне', тихо и благодатно было в эту пору. Что уже само по себе казалось неправильным. Я вернулся в номер, обулся и вышел снова, мысленно одобряя свой последний поступок. Не шаркать же шлепанцами по х-хол-лодному полу! Когда я выбрался на лестницу, до меня долетели наконец первые признаки того, что землетрясение (или что это там было?) мне не приснилось. Хотя лучше, наверное, если б все-таки приснилось. В общем, чей-то громкий голос вопрошал: 'В чем, собственно, дело?! Я требую объяснений!' Кажется, это был господин Валхирр. Впрочем, я вполне мог и ошибиться. Кто-то вторил вопрошавшему: 'Да! Кто-нибудь здесь способен прокомментировать случившееся?!' Ну, Данкэн, понятно, был при исполнении. 'Прокомментировать случившееся'! Да тут бы хоть кто объяснил, что вообще случилось! Я начал спускаться по лестнице, к голосам, все еще поеживаясь от холода. Тем временем к беседе подключилась и Карна: 'Представьте, у меня в комнате была мышь! Это просто...' Я захохотал. Надо было, конечно, сдержаться: во-первых, неприлично, во-вторых, не по-мужски это как-то - смеяться над испуганной девушкой, а в- третьих... В общем, надо было сдержаться. Но не смог. Они все так и уставились на меня, а я хохотал и хохотал, присев и схватившись руками за живот. - По-моему, он свихнулся, - заметил Данкэн со свойственной ему непосредственностью. Я мысленно поаплодировал. - Что с вами? - строго и как-то обиженно вздымая выцветшие брови, вопросил господин Чрагэн. - Вам нездоровится? Я расхохотался пуще прежнего. Потом все-таки нашел в себе силы и простонал сквозь смех: - Простите... Просто... Тут вся 'Башня' трясется, а... Мышь!.. Карна первой поняла, в чем дело, и засмеялась, весело и задорно. - А ведь он прав! - заметила она. - Здесь земля трясется, а я мыши испугалась. Остальные по-прежнему смотрели на нас с изрядной долей неодобрения. Но у меня словно гора с плеч свалилась: Карна не обиделась на мой бесцеремонный смех. А мнение остальных меня мало заботило. Появился Мугид, аккуратный и собранный - словно не спал вовсе, а так, стоял где-нибудь в темной нише и дожидался утра; но случилось непредвиденное, повествователю пришлось покинуть нишу и присоединиться к нам. Прежде всего - чтобы успокоить встревоженных и всех отправить по номерам, убеждая и заверяя, что к утру все непременно выяснится. А завтра - день тяжелый, так что вместо того, чтобы мерзнуть, шли бы вы, гости дорогие, спать. Уж не знаю, как ему удалось, но старик действительно всех успокоил. Утихомирил Валхирра, окоротил журналиста, пообещал Карне непременно извести всех мышей, сколько их есть в окрестностях 'Башни' и в самой гостинице, - в общем, я даже не заметил, как все разбрелись по номерам. Но им-то как раз было хорошо, они жили здесь, на третьем, а мне еще до четвертого нужно было топать. Под пристальным взглядом Мугидовых глаз. И я потопал. А этот старик все глядел мне вслед, словно на спине у меня было написано, сколько ему жить осталось, мелким таким почерком написано, и он силился разобрать - потому и всматривался. Вошел я к себе в номер, упал на кровать, завернулся в одеяла и стал размышлять о том, что же все-таки произошло. Так ни до чего не додумался и только решил, что завтра выяснится. Выяснилось. Утро было какое-то неприятное - полусонное и серое. Все сидели за столом, как травленные Мугидовым ядом мыши, разговаривать разговоры не желали, только изредка вяло скородили вилками да ложками по тарелкам. Наверное, не я один исстрадался, ломая голову над тем, что же это так знатно громыхнуло. Теперь вот досыпали и додумывали. Только Данкэн вел себя как-то не так. (Он всегда вел себя 'как-то не так', но на сей раз это 'как-то не так' отличалось от уже привычного.) Журналист тоже сидел, опустив голову, и ни с кем не разговаривал - но ел тщательно, базисно так ел: словно впереди у него было несколько недель поста и он набивал брюхо впрок. Меня это наблюдение словно подхлестнуло, и я тоже с удвоенным старанием налег на еду. В особенности потому, что вспомнил: Мугид предупреждал - некоторые повествования могут длиться от рассвета до заката. Грех не внять таким словам. Еще больший грех - не сделать из этого соответствующих выводов. Может, и Данкэн поэтому уминает за двоих? Выяснить сие до повествования мне не удалось. Мугид (видимо предчувствуя возможные вопросы касательно ночного происшествия) скоренько построил нас, вывел вниз, в повествовательную комнатку, усадил в кресла и начал повествовать. Мы, не то чтобы там вопросы задавать, и оглянуться не успели, как уже началось.
ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТОЕ
...Началось...
Тиелиг оказался сильным игроком. С ним было интересно, потому что жрец играл... нет, играл-то он по правилам. Только не по тем, что были в свитке Раф-аль-Мона, а по другим. У него имелся свой стиль... вернее, стиля, как такового, у Тиелига как раз не было. Жрец оказался непредсказуемым. В отличие от Талигхилла. И - в отличие от Талигхилла - он не любил играть в махтас. Принц заметил это еще в тот, первый раз, когда застал Тиелига в Желтой комнате за разглядыванием игрового поля и фигурок бойцов. Жрец тяготился игрой - но играл. И почти никогда не отказывался от предложений Пресветлого сразиться на расчерченной правильными восьмиугольниками деревянной доске. Талигхилл знал, что происходило это не потому, что он - Пресветлый. В чем-нибудь другом Тиелиг, пожелай он того, отказал бы принцу, и сделал бы это абсолютно без страха за собственную жизнь. Он был жрецом, а это многое дозволяло. В том числе - отказывать наследнику. Но он играл. Садился в кресло, или на коврик, или на подушку, откладывал в сторону высокий деревянный посох и начинал двигать по доске фигурки - но при этом лицо Тиелига застывало, словно маска. И, только внимательно приглядевшись, можно было заметить в прорезях-глазах огоньки неодобрения. Возможно, даже ненависти. Впрочем, принц старался не присматриваться. Минула неделя, плавно перетекла в другую - такую же жаркую и суетливую, наполненную многочисленными делами, делищами и делишками государственной важности. А еще оставались обязательные тренировки с оружием, после которых впору было лезть в бассейн с благовониями и долго отмокать - так бренное тело пропитывалось потом за эти несколько часов. А еще - церемонии и охота. А еще - махтас, хотя для него-то оставалось все меньше времени. А еще - черные лепестки, не желавшие покидать сны принца. Жизнь продолжалась. В один из таких душных дней, когда все просители были одарены, бумаги подписаны, а улыбки розданы; когда наставник довольно кивнул и сообщил, что на сегодня тренировок достаточно; когда выдалось несколько свободных от людей часов, Талигхилл велел вынести доску с фигурками в сад и установить там в тени каких-нибудь подходящих для этого деревьев. Дворцовый сад, конечно, не чета приусадебному парку - поменьше и поправильнее, но тут все же лучше, чем во дворце. Да и отыскать здесь принца, наверное, будет посложнее. Тиелига не нашлось - кажется, сегодня проводились очередные служения в честь Ув-Дайгрэйса - так что играть пришлось в гордом одиночестве. Разумеется, сражаться с живым противником в сотни раз интереснее, но иногда не мешает и вот так - сам с собой. И пускай победит сильнейший! Он сидел в саду, в легком
