измученности. Головко с интересом смотрел перед собой. Они упали в мягкую высокую траву, не в силах выдержать порывы ветра, и лежали там до тех пор, пока вес не успокоилось. Потом Софрон встал и подпрыгнул на месте. Абрам Головко тоже поднялся и щелкнул пальцами. - Ну что ж, - задумчиво сказал он. - Пойдемте куда-нибудь. Наконец-то будет город, душ, еда и свет. У вас телефон? - Телефон? - переспросил Жукаускас. - Телефон Павла Амадея Саха. Софрон хлопнул себя ладонью по ляжке и усмехнулся. - Вот, блин!.. Как же вы все помните! Значит, вы прикидывались? А ваша Еврея? Или кончилось действие жэ, как говорил Август? Телефон у меня здесь. Деньги, телефон. Все в порядке. Может быть, свяжемся с Дробахой? - Да ну его! - устало проговорил Головко. - Я дико хочу есть. Я хочу есть, хочу сесть в кресло и смотреть большой цветной телевизор. И читать коммунистическую газету. И чтобы все было ясно и плохо. И чтобы не было евреев. Ведь мы сутки ничего не ели! - Вы ели какой-то бутерброд. А вот я вообще ничего! Я сейчас с ума сойду! - Мне так надоела моя сумка... - пробормотал Головко. - Она такая тяжелая... Неужели это все для чего-то нужно?! Вот, например, пожалуйста. Мирный. По-моему, здесь и так все нормально. И страшная жара. И настоящие небоскребы и пальмы! И вообще все. - А Дробаха нам ничего не говорил! - подхватил Софрон. - Да. Вы видите эту чудную траву? Головко сорвал нежную, пушистую верхушку растения, которым было засажено все вокруг; оно пахло степью и зноем, ее мягкие кисточки были синевато-оранжевыми, и не было ничего более противоположного ему, чем тундра, снег, или поселок Кюсюр. - А вы видите, что там впереди? Шоссе, город, огни, восторг! Что же это значит?! Вы здесь были?! - Никогда... - прошептал Головко, перекинув сумку на другое плечо. - И я... - ошарашено сказал Софрон. Они шли по траве, приближаясь к светящемуся фарами машин шоссе. Головко остановился, снял куртку и остался в легкой майке. Жукаускас расстегнул куртку, но не снял ее. Они вышли на шоссе, сверкающее фосфоресцирующей дорожной разметкой, и тут Головко молча указал куда-то вперед. - Что? - крикнул Софрон и посмотрел туда. Он увидел низкое небольшое здание справа от шоссе, и на нем горели зеленым и красным светом две буквы П. - Пэ-пэ, - сказал Головко весело. - Пневматический путь. Молодец, пилот, доставил нас в лучшем виде! - Спасибо Августу, - обрадовался Жукаускас. Они пошли туда, перейдя через прекрасное, ровное, словно ледовая дорожка на стадионе, шоссе. Около входа Головко помедлил, потом резко толкнул дверь и вошел в проем. Дверь оказалась круговая, и Софрон быстро вступил в свой отсек и пошел вперед, смотря в широкую спину Головко. Они оказались в светлом вестибюле красного цвета. Никого не было кроме молодой якутки в розовом костюме, на рукавах которого переливались сине-бордовые блестящие буквы П. Жукаускас и Головко остановились, потом Головко шагнул вперед. - Извините... - нерешительно сказал он. - Ялду, шу-шу, слушаю, ура, мои радостные! - улыбаясь и кланяясь, немедленно ответила якутка. - Нам бы нужно в центр... - Уа! Лы - сюда - уан-ту-фри, стопка и вы тама. Парочка рубляшников с носа мэна, луковица и любовь! - Я ничего не понимаю... - шепнул Софрон. - Тихо вы!.. - оборвал его Абрам. - Давайте четыре рубляшника. - Нате. Абрам протянул синие бумажки якутке. Ее сияющая улыбка тут же была омрачена выражением глубокого сожаления и грусти. - Же ту грюшничаю, шо - лы - ку - сы - уан - ту - фри - фо - синк! Нужа отра деньга, и фуфы. - Да что же это!.. - отчаянно проговорил Софрон. - Помолчите! Еще один. - Да, пожалуйста! Головко дал якутке еще одну бумажку. Опять же на ее широком лице засияла восхитительная улыбка. - Грация! Плена! Спасибушки, милые! Прошу пани в Пневмопуть. Жу-жу!!! Она указала руками куда-то вперед, и Жукаускас вместе с Головко подошли к стене. Стена вдруг раздвинулась, и они увидели, что внутри находится закругленный вагон с мягкими креслами. Они быстро прошли туда, сели в кресла, и тут же стена опять задвинулась. - Жу-жу!! - сказал приятный мужской голос в динамике. - Осторожно, великие люди, следующая остановка <Жеребец>. - Я сейчас опупею... - сказал Софрон. - Ничего приятель! - воскликнул Головко. - Да здравствует бытие!
Замба четвертая Со страшной, но почти не ощущаемой скоростью они неслись вперед в вагоне, где больше не было никого. Через три станции после <Жеребца>, называемых <Амба>, <Эль-Тайга-Паса>, <Мирная Люся>, на станции <Трубка> вошло шесть человек. Один был одет в зеленые шорты с изображением на них желтого пеликана, держащего в клюве розовую рыбу; другой был лысым и мускулистым, словно натренированный борец; две женщины несли синие сумки с белыми пакетами внутри; старичок глупо хихикал, сжимая гантель в руке; а подросток был на больших оранжевых роликах, и за спиной его висел бежевый воздушный шар. Все они расселись в креслах, только подросток остался стоять. Вагон опять поехал вперед, и никто не смотрел ни на Жукаускаса, ни на Головко. Через какое-то время голос вдруг неожиданно объявил <Остановка <Центр>. Софрон пихнул Абрама в бок, они вскочили и немедленно вышли из вагона. Не спеша выехал подросток и плюнул куда-то вправо. Перед ними возник светлый вестибюль с желтыми стенами. Ступая по мягкому зеленому коврику они подошли к выходу. Открылись двери, они вышли и остановились, поставив сумки. - Вот это да, блин! - ошарашенно проговорил Софрон. Головко загадочно улыбнулся и посмотрел вверх. - Вы думаете, это и есть действительно что-то подлинное и настоящее?! Веселый, лакированный, блестящий, сияющий, почти невесомый город открылся перед ними. Огни огромных небоскребов сливались в одно радужное зарево разноцветного свечения, пронизывающее теплый благоухающий воздух, который заполнял ласковую южно-волшебную атмосферу этого места; небо над всем было откровенно темно-синим, словно очищенная от всех примесей прекрасная натуральная морская синь зовущих глубин; тротуары и улицы были совершенно прямыми и как будто живыми от прохожих, машин, музыки, слышимой повсюду из машин, и от бесчисленных заведений, приглашающих провести время там; высокие пальмы, растущие вдоль улиц, отбрасывали на освещенные фонарями тротуары ажурные колеблющиеся тени, похожие на кружевные черные женские чулки, медленно снимаемые с ровных длинных ног; и каждое слово, написанное на какой- нибудь вывеске и каждая машина, выезжающая из-за угла, и каждый скомканный обрывок фольги, валяющийся около бордюра, дышали таким великолепием, свежестью и счастьем, что хотелось обнять всю эту действительность, возникшую вдруг за автоматическими дверями, и пропасть тут навеки, став абсолютно кем угодно, но принадлежащим всему тому, что здесь. Реальность, существующая в виде ошеломительного города, звенела, сверкала, звучала в любом окне, в любой побрякушке, висящей на девичьей шее, в любом шампуне, стоящем на матовом кафеле кофейного цвета, в любом смехе, раздающемся около стойки бара, где подают напитки с огромным количеством льда, в любой нитке, вместе со всеми другими составляющей фрак. Все было там, как было: и здесь не существовало тайны, поскольку был город, и здесь не существовало реки, потому что был неоновый свет. - Я сейчас опупею... - сказал Софрон. - Вы думаете, это - дар? - спросил Головко, подняв вверх левую руку. - Пойдемте же скорее туда! - крикнул Софрон, хватая свою сумку и бросаясь вперед. - Мой ординарный партнер... - прошептал Головко, ухмыляясь, - вы забавны! Он пошел вслед за Софроном, не смотря по сторонам. Жукаускас бежал впереди, бросаясь то к вывеске, то к пальме, словно зверь, попавший в западню и ищущий лучшего места для последнего рывка к свободе, или к смерти. Прохожие не обращали на него никакого внимания, только один улыбающийся блондин в красной кожаной куртке неожиданно схватил пробегающего Софрона за локоть, развернул к себе и сказал: - Ты какой хваткий, мэняга! Уа? Жукаускас побелел и стал напряженно озираться, высматривая Головко. - Все в шмат? - спросил блондин, заразительно рассмеявшись. - В шмат... - машинально сказал Софрон. - Ну и плезиринство! Давай - самонаслаждайся! С этими словами блондин сильно хлопнул Жукаускаса по спине, потом плюнул перед собой и неторопливо пошел по направлению к находящемуся рядом <Зу-зу бару>. - Эй! - крикнул Софрон. Вдруг на него налетел маленький коренастый якут со злобным лицом. Софрон отпрянул; якут тут же встал в какую-то странную позу, пригнувшись и выдвинув руки перед грудью, как будто собираясь сделать одно из физических упражнений. - Кааранай! - воскликнул он. - Баарай! Ты шо, чи упупел, желобок грязный, конь лысый?!! А ну - шубайся!.. - Я... - сказал Софрон, но тут якут сильно пнул его рукой в грудь. Жукаускас охнул и стал задыхаться. - Ща я тебе проведу шуяму, шоб ты, пер выенный, не шлепал, як дерьмо у мешке! Кааранай! Якут размахнулся, но тут же упал, как подстреленный, на тротуар и начал корчиться там, издавая обиженные стоны. Над ним стоял Абрам Головко и с гордостью осматривал свой большой кулак. Софрон подошел к Абраму, обнял его за поясницу, как своего папу, и заговорил: - Спасибо, спасибо, чего они от меня хотят, не понимаю, спасибо вам... - Пошли отсюда быстро, мало ли что! - скомандовал Головко, хватая Софрона. На них с интересом смотрели шесть прохожих, вставших в полукруг. - В шмат! - сказал один, с благодарностью посмотрев в глаза Абраму. - Так их, ну их! - Конечно-конечно, - сказал Головко, и они с Жукаускасом немедленно ускакали куда-то в толпу. - Вы что, ослепли?! - с возмущением воскликнул Головко, когда они ушли уже далеко. - Вам что, хочется в милицию попасть? Что это вы так разбегались?! Софрон виновато шел рядом. - Ой, не знаю... Здесь так ужасно, так чудесно... Такие цвета, такое тепло. Я не знаю, что это! Давайте съедим что-нибудь, я так хочу есть, я не ел больше суток... - Нам нужно позвонить агенту! - резко сказал Абрам. - Ну один бутерброд!.. - Хорошо, - недовольно согласился Головко, взял Жукаускаса за руку и быстро пошел с ним
