куда-то вправо. - Вы что, знаете куда идти?.. - спросил Софрон. - Какая разница! Вам нужен бутерброд, или нет?! Софрон обиженно замолчал. Через пять минут они оказались перед вывеской: <Каафееаай Кюсюр>. - Вот это да! - изумился Софрон. - Как это вам удалось? Мы же как раз только что из Кюсюра. Головко загадочно посмотрел вверх и ничего не ответил. - Это - хороший знак, - сказал Софрон. Абрам открыл серебристую дверь, и они вошли внутрь. Из полумрака вышел человек, одетый в черный фрак и белую рубашку с жабо. - О! Приветик, - улыбаясь до ушей, сказал он, - мои радостные! Курим, нюхаем? - Что? - удивленно спросил Жукаускас. - Как я понял, нет. Вам нужна зала не для нюхачей и не для курцов. Пройдите, ради бога, вон туда, где синяя мать. - Я ничего не понимаю... - прошептал Софрон, но Головко, мрачно схватил его под руку, быстро направился в указанную сторону. - Что за синяя мать... - пробурчал Софрон, когда они вошли в небольшой зал с красными стенами, на которых были развешаны какие-то странные светильники, сделанные как будто из оленьей кожи, разрисованной желтыми фосфоресцирующими полосами, и где в белых глиняных горшках стояли карликовые баобабы, совсем как в тундре Кюсюра. К ним вышел человек в красном фраке и синей рубашке с жабо. - Приветик, мои радостные! - сказал он так, словно всю жизнь ждал этого момента, и, наконец, момент наступил. - Садитесь, ради бога, вот за этот чудеснейший столик! Он указал налево, где стоял столик синего цвета на двоих. На столике лежали розовые салфетки, стояли какие-то приправы в фигурных бутылочках, и не было ни ножей, ни вилок. Головко сел первый, Жукаускас за ним. Тут же человек в красном фраке дал им два меню. Софрон открыл свое меню и начал его изучать. - Смотрите, я ничего не понимаю! Что это за чушь? - Написано латинским шрифтом, - сказал Головко. - А! Так-так... Ну и что же такое съесть? Здесь дорого - видите, одно только кофе стоит рубляшник. А блюда... семь, восемь, девять... - Официант! - негромко проговорил Абрам Головко. Тут же подошел все тот же человек. - Рекомендуйте! - коротко сказал Головко. - Шля-жу, например... - улыбаясь так, как будто у него сейчас лопнет кожа на лице, предложил официант. - Что? - спросил Софрон. - Жеребец с ананасом, - прояснил официант. - Да, - сказал Головко. - Уажау! - крикнул официант и исчез. - Вот видите, мой милый, добрый напарник, - весело проговорил Абрам. - Сейчас мы с вами будем есть прекраснейшее, якутское блюдо в гениальном городе Мирный. Вам нравится здесь? - Это лучшее место в мире, лучший ресторан, лучшее мгновение, - серьезно сказал Софрон. - Но что это, почему это так? Разве такое может быть в Советской Депии? Ведь наша партия борется именно за это! А здесь уже все... - Да ну! - усмехнулся Головко. - А я-то думал, что ЛРДПЯ сражается за демократию, гласность, либерализм, счастье и свободу! - Но вот же они! - Пока что я вижу только синий стол. К ним подошел официант, неся огромный золоченый поднос. На подносе стояли две овальные тарелки с какими-то многочисленными, непонятного цвета, кусочками. - Я вам радуюсь! - сказал официант. - А где же жеребец? - спросил Софрон. - Вот он! Это же Шля-жу - блюдо любви и зари! Полный шмат! И, поставив тарелки на стол, официант удалился. - Эй! - крикнул Софрон. - Стойте! Подождите! Ау! - Вы что, охренели? - удивился Головко. - А где же ножи и вилки?! И вода? Я хочу вина, хочу выпить, хочу алкогольного напитка, вкусного и красивого! - Арык-тоник? - немедленно спросил тут же появившийся официант. - Дайте нам какого-нибудь шампанского, - сказал Головко. - О... - официант смутился, потом вдруг встал по стойке смирно, а затем подобострастно наклонился прямо к самому столику. - Конечно, ля-ля-ля... Ха-ха, су-су. Не желаете ли икры нельмы с мамонтятиной? - Нет, - сказал Головко. - Уажау!!! - заорал официант на весь зал и собирался уже уходить, когда Софрон возмущенно промолвил: - А вилка?! Официант поправил жабо и сделал такое лицо, что он сейчас заплачет. После небольшой паузы он жалобно проговорил тихим голосом: - Шля-жу едят руками... - Вот так! - сказал Головко, зачерпнул из своего блюда пригоршню кусочков и положил их себе в рот. - Ну и ладно, - буркнул Жукаускас. Через некоторое время у них на столе появилось золоченое ведерко, где во льду стояла бутылка шампанского, называемого <Лучший мир>. - Будем пить? - предложил Головко, доставая бутылку. Софрон протянул руку и, гадливо морщась, взял несколько кусочков пищи из своего блюда. Он попробовал один, и на лице его изобразилось блаженство. - Так это же великолепие и восторг! - воскликнул он. - Жеребятина! - Ну да, - сказал Головко, громко выстреливая пробкой шампанского в синий потолок зала. Жукаускас жадно заполнил свой рот кусочками <Шля-жу>. Абрам разлил <Лучший мир> в два хрустальных бокала, которые официант принес вместе с бутылкой, и, после того, как пена осела, Головко долил еще шампанского, а потом взял свой бокал, поднял его и посмотрел Жукаускусу в глаза. - Я хочу выпить за любовь, реальность и чудо. Вы видите, что мир есть лучший мир, и все возможно, и все есть. Поэтому, выпьем лучшее вино лучшего мира за лучший мир в лучшее из мгновений! Я люблю счастье и высший миг, и я чокаюсь с вами здесь, и я знаю все и ничего, и я помню вас и Кюсюр. Да здравствует Мирный и вечность! - Ура!.. - растрогано произнес Софрон ударяя своим бокалом о бокал Головко. Они выпили залпом и закусили жеребятиной с ананасами. - Как вы хорошо говорите... - пробурчал Софрон, жуя. - Любовь, свет. Мирный, счастье... Мне кажется, нам надо поселиться здесь. - Как? Софрон помолчал, дожевывая. - Вы правы, - сказал он серьезно, - Нам нельзя. Мы должны бороться за то, чтобы вся Якутия стала такой. Да! И как это у них получилось?! Головко налил еще. Через некоторое время они все съели и выпили. Подошел степенный официант, вежливо поклонился и протянул счет на желтой бумажке. - Шестьдесят четыре рубляшника - проговорил Софрон, посмотрев. - O-го-го! - Платите, - сказал Головко. Софрон достал из кармана деньги Мирного и отсчитал три двадцати и одну десятку. - Сдачи не надо! - гордо заявил он. Официант взял деньги, медленно положил их во внутренний карман, потом проникновенно посмотрел в лицо Софрона и тихо произнес: - Я вас люблю. - Да-да, - сказал Головко, хлопнув ладонью по столу. - А отсюда можно позвонить?
- Ну конечно... - тут же засуетился официант. - Пойдемте... Они встали и пошли куда-то в узкий проход мимо разных столиков, за которыми сидели важные люди и ели руками всевозможные блюда. - Сюда... - торопливо говорил официант. - Здесь. Он указал на большой светло-коричневый телефонный аппарат с зелеными кнопками. - Где номер? - спросил Абрам Головко. - А... может быть, я... - сказал Жукаускас. - Дайте-ка номер! - приказным тоном объявил Головко. Софрон послушно сунул руку в задний карман штанов и вытащил скомканную бумажку. Головко взял ее, развернул, снял трубку и нажал на девять кнопок. Через какое-то время он отчетливо произнес: - Заелдыз! Потом последовала длинная пауза, а затем Абрам сказал: <Да!>, и повесил трубку. - Пойдемте на улицу, напарник, - торжественно обратился Головко к Жукаускасу. Павел Амадей Саха сейчас заедет за нами. И он очень рад!
Замба пятая Они стояли на тротуаре, ощущая прекрасное, легкое, почти воздушное опьянение и сладость любования прелестями нежной, теплой ночи, украшенной разноцветными огнями вспыхивающих и гаснущих надписей и фонарей, словно новогодняя елка. Где-то вдали слышались звуки танцевальной музыки, почти сливающиеся с общим восторженным гулом веселья, заполнившим сейчас весь город, или только его центр; и центр этого города радостно сверкал и как будто бы искрился пузырьками счастья и смеха, как освещенный трепещущим огнем свечи бокал небесно-голубого коктейля со льдом в момент, когда его пьет, наслаждаясь, какая-нибудь красивая девушка с черными ресницами и лиловой помадой на губах. Хотелось жить и дышать, и бежать по улице, ведущей вдаль, и пить шампанское за синим столом, и есть жеребятину с ананасом руками. Великое предощущение некоего иллюзорного начала бурной головокружительности, ослепительного успеха, шума и красочной пестроты пронизывало всю атмосферу многообещающего, очаровательного города Мирного. Возможно, в других районах и окраинах царила все- таки жестокая тундра, уныние, советский морок, или же магическое запустение, но здесь все было роскошно и прекрасно, как только может быть в мире, сотворенном истинно счастливым существом, которому нет нужды в утрировании говна и в забвении чудес. Прислонясь к подсвеченному стеклу витрины кафе, приятно было, не закрывая глаз, смотреть перед собой на розовую скамейку, стоящую на другой стороне, и мечтать об удовольствии носить красные брюки с разноцветной рубашкой и жилеткой, любоваться своим запястьем, или думать о. блаженстве свежевымытой головы под воздушной струей ласкового фена, Софрон Жукаускас почти задремал, увидев в полусне, что у него загорелые перекатывающиеся мышцы, и он выставляет их напоказ перед девятью обнаженными блондинками с фотоаппаратами. Руки его подняты вверх; он пыжится, улыбаясь, чтобы мышцы были еще рельефнее, и бесконечные фотовспышки, высвечивающие его тело, делают его похожим на какого-нибудь гордого волшебника, демонстрирующего свою энергию и мощь в виде таких вот импульсивных разрядов. Он улыбался, задорно раскрывая рот. Блондинки тяжело дышали, нажимая на затворы своих фотоаппаратов. Потом его кто-то пихнул в бок; он встрепенулся, крутанул головой, словно желая стряхнуть неотвратимую другую реальность, и тут же увидел серьезное лицо Абрама Головко, наклоняющееся над ним. - Вы что, заснули, что ли?! - громко спросил Головко. - Да я... - Сейчас Амадей уже приедет. Встаньте прямо, руки по швам, носочки в стороны, затылок касается воротника. Живот уберите, грудь выставьте. Подбородок выше головы. - Чего?! - Да ну тебя в зындон, Исаич!.. Что, так понравилось вино лучшего мира?! - Я устал, - мрачно сказал Жукаускас; - А мне все равно, - прошептал
