радистов страниц моей шифровальной книги.
Джим в свою очередь показал мне радиограмму, принятую нынешней ночью. Москва с тревогой запрашивала, почему не отвечают на позывные обе женевские станции. Центр знал, что рацию Розы я предполагал вновь подключить к работе 16 октября.
Мы договорились, что ответ Центра на мое донесение об арестах Джим пришлет с Леной - она приедет к нему. Из Лозанны я отправился в Берн, сообщил Пакбо о провале и дал ему надежный адрес в Женеве для почтовой и личной связи.
Теперь у нас оставался единственный канал связи с Москвой - рация Джима. Ее надо было беречь пуще глаза.
Из Центра на имя Джима последовали срочные указания: 'Ваша связь с Альбертом (то есть со мной. - Ш. Р.) необходима. Соблюдайте оба крайнюю осторожность. Сообщайте нам кратко только о положении группы. Альберту передайте следующее: меры его одобряем, работу группы временно прекратить. Мы будем слушать вас ежедневно по программе'.
Следствие по делу радистов сначала вела федеральная полиция. Потом, месяца через три, его передали военным властям.
Расследование держалось в тайне, поэтому швейцарская пресса об этом ничего не сообщала. В первые дни после арестов мы еще не знали, где содержатся наши товарищи, куда их возят на допрос, удалось ли полиции добиться от них признания и что именно нашли на квартирах при облаве. Выяснить это было чрезвычайно важно, чтобы не наделать новых ошибок.
Требовалось как можно скорее установить какую-то связь с арестованными. Кроме того, как руководитель группы, ответственный за судьбу ее членов, я обязан был позаботиться, чтобы юридическим путем облегчить меру наказания Хамелям и Маргарите Болли на предстоящем судебном процессе, если не удастся организовать их побег из тюрьмы. Нужно было найти хорошего адвоката, который взялся бы за это дело не только ради профессионального любопытства, денег или любви к сенсации. Он должен был выступить на суде как политический обвинитель фашизма.
Примерно через неделю с помощью знакомых мне удалось не только разузнать, в какой тюрьме находятся наши радисты, но и наладить с ними переписку. Хамели и Маргарита Болли содержались в камерах-одиночках женевской тюрьмы Сент-Антуан. На допрос их водили под конвоем порознь, виделись они только на очных ставках. Разговаривать друг с другом им запрещалось.
Тюремный режим был строг. Но нам повезло. Нашелся человек, который не испугался взять на себя роль курьера в тайной переписке с заключенными. Это был надзиратель Эдмонда (Эдуарда) Хамеля. Благодаря ему мы смогли обмениваться записками. Правда, наша тюремная 'почта' просуществовала недолго: кто-то донес на надзирателя и его уволили со службы. Но до этого Эдмонд успел кое-что сообщить мне. Оказалось, полиция изъяла все, что хранилось в тайниках на вилле и в доме Хамелей. У Маргариты тоже обнаружили страницы из шифровальной книги - она, как и Хамели, помогала мне в шифровании радиограмм. Я посоветовал товарищам отрицать по возможности хотя бы то, в чем у следователей нет доказательств, и ни в коем случае не признаваться в принадлежности к советской разведке.
Но следующие известия из тюрьмы показали, что полиция знает о нас гораздо больше, чем мы предполагали.
Эдмонд писал, что на последних допросах им показывали мою фотокарточку, называли мою фамилию и псевдоним Дора. Инспектор полиции сказал: Радо главный руководитель организации и требовал подтверждения. В обмен на это обещал освободить всех троих. Но Эдмонд, его жена и Маргарита Болли заявили, что не знакомы со мной, впервые видят это лицо на фотографии.
Я верил - товарищи молчат, не выдают своих связей. Это подтверждалось хотя бы тем, что швейцарская контрразведка и полиция не предпринимали пока никаких новых действий против нас. Но сколько так могло продлиться? Сумеют ли радисты и дальше держаться столь же стойко? Что станет с ними, если следователи выложат неопровержимые доказательства нашего сотрудничества? Раз у следователей есть моя фотография, значит, они пронюхали обо мне, а возможно, и о других членах нашей группы. Опасность нависла над Пакбо и Джимом: к ним на связь приходила Роза, агенты могли засечь встречи.
Эти соображения наводили на мысль, что за мной, вероятно, следили давно или же сведения полиции передали гестапо и провокаторы вроде Рамо-Цвейга. Назревала необходимость скрыться, перейти на нелегальное положение. Однако я решил повременить с этой крайней мерой. Прежде чем уйти в подполье, нужно было убедиться в безопасности Пакбо и Джима, познакомить их друг с другом, так как только они могли организовать активную работу группы в такое трудное время. Еще следовало позаботиться о сидевших в тюрьме товарищах.
Через одного приятеля, имевшего знакомства среди женевских юристов, удалось договориться с весьма влиятельным адвокатом, большим знатоком швейцарской юриспруденции господином Германом Дютуа о том, что он возьмет дело радистов в свои руки. Центр отнесся к моему выбору с одобрением.
Хотя свидания с заключенными и ознакомление со следственными материалами были пока запрещены властями, адвокат Дютуа обещал выступить в их защиту, когда начнется судебный процесс. Пришлось заплатить крупную сумму. Добились мы также разрешения улучшить питание арестованным товарищам. Я передал доверенным людям деньги, те в свою очередь - тюремной администрации. Пищу для Хамелей и Болли стали носить из ресторана. Такого рода поблажки в швейцарских тюрьмах не возбранялись.
19 или 20 октября Эдмонд Хамель, через своего надзирателя, сообщил мне очень скверную весть: пеленгаторы ведут поиски третьего нашего передатчика, который обнаружили в районе Лозанны. Об этом Эдмонд узнал на допросе от инспектора полиции.
Я тотчас поставил в известность Джима. Он радировал в Центр.
25 октября Москва дала нашему лозаннскому радисту распоряжение:
'Сократите Ваши передачи до минимума. Для маскировки работы предлагаем: не выходите в эфир дольше чем на двадцать минут. (Затем назывались дни, часы, радиоволны, которые следовало постоянно менять. - Ш. Р.) При соблюдении этих условий Вы можете вызывать нас два-три раза каждую ночь. Слушать нас для Вас не опасно.
Директор'.
В подполье
За мной уже следили.
К улице Лозанна, на которой я жил, примыкает обширный старый парк. В парке, как раз напротив нашего дома, через дорогу, стояла постовая будка. В ней обычно сидели сторожа, приглядывающие за порядком. Они менялись. Иногда их и вовсе не было. Теперь же на посту - и днем и ночью - дежурили двое, по видимому полицейские. Из будки хорошо было видно, когда я выходил из подъезда на улицу. Если я шел пешком, ничего подозрительного вокруг себя не замечал. Но стоило мне сесть на остановке возле дома в трамвай, как появлялся парень на мотоцикле. Мотоциклист, не отставая, ехал рядом с вагоном до тех пор, пока я не выходил из трамвая. Он сопровождал меня до любой остановки. Так повторялось несколько раз.
Сомнений не оставалось - слежка. Очевидно, мою фотографию, ту самую, которую следователь показывал на допросе Эдмонду, полиция размножила и раздала агентам.
Они схватят меня, как только получат приказ. Нужно исчезнуть. Обмануть их бдительность и скрыться. Главное - спокойствие.
В те дни я мучительно размышлял, как спасти группу от полного уничтожения: возрастающая активность тайной агентуры полиции предвещала именно такой исход. Джим передал мне совет Директора поискать 'помощи у друзей'. Джим считал, что имеются в виду союзники, то есть посольства Англии или США. Возникла мысль использовать в качестве временного укрытия английскую дипломатическую миссию. Тут были свои сложности, но я надеялся, что союзники в конечном счете не откажут нам в тяжелый момент. Английское посольство могло стать удобной 'крышей': швейцарские власти с большим почтением относились к британскому флагу и позволяли людям из 'Интеллидженс сервис' какие угодно вольности, У нас было еще одно соображение в пользу этого шага. Местные власти в Лозанне считали Джима английским разведчиком. Как рассказал мне Джим, ему об этом стало известно от жены румынского министра промышленности Гиолу. С министром и его супругой Джим неоднократно беседовал, когда те посещали Лозанну, и не раз черпал полезную информацию. В полушутливом разговоре за бокалом вина госпожа министерша сообщила Джиму о том, что ее приятельница, супруга румынского посла, уверена, что он - агент 'Интеллидженс сервис'. Как-то на дипломатическом приеме эта дама высказала свою догадку полковнику Перро, швейцарскому контрразведчику. Перро заявил, что разделяет это мнение, но считает, что, пока англичанин не работает
