белый саван свой. - Профессор старался шутить, но в голосе его невольно звучала печаль. - Все на свете закономерно. Одни рождаются, другие умирают. Смех и слезы, печаль и радость постоянно сменяют друг друга, как день и ночь... Ничего тут не поделаешь... Но развитие не прекращается. Движение вперед ни на миг не останавливается. Солнце всходит и заходит, звезды сияют, природа сохраняет свою гармонию, и человек, не считаясь со смертью, не убавляя шаг, подымается на высокие горные вершины. Вчера он ездил на скрипучей арбе, сегодня он стремительно летит навстречу солнцу, рассекая крыльями самолета тучи, оставив далеко позади чудо прошлого столетня - паровоз... Да, процесс материального развития, могучая сила человеческого разума уводит человека из пещер, где он прятался от диких зверей, в мир все новых и новых чудес... Многоэтажные каменные здания, электричество, кинематограф, машины приводят всех в восхищение. Жизнь не останавливается, дети мои, и хотя человек осужден на старость, он - пока молод, его кровь горяча и сердце отважно сражается со смертью во имя жизни. Поэтому надо быть в жизни полезным человеком, творить для наших будущих поколений, чтобы память о нас не угасала...
- Ты очень много говоришь о старости, папа. Настраиваешь себя на печальный лад, - ласково сказала
Дильгуше.
- Старость, девочка, это печальная книга.
- Такому жизнестойкому человеку, как ты, не к лицу пессимизм...
- Жизнь, девочка, именно теперь стала такой интересной, такой хорошей, что горько думать о конце... Так много хотелось еще сделать. А сделано мало. Нельзя отрицать истину, ссылаясь на годы...
- Такие горькие мысли надо отгонять от себя, папа. Ты только что написал книгу, ты в расцвете сил.
Выздоровеешь и снова будешь работать. Гони эти мысли, гони прочь!..
- Надо, обязательно надо. - Профессор усмехнулся. - Никакого сомнения не может быть в том, что жизнь побеждает смерть. Вы счастливое поколение, дети мои. Живите и здравствуйте... Но пусть каждый, помните, что говорил вам старый брюзга Меликзаде, совершает полезные дела для блага советских людей, пусть каждый уйдет из этого мира с чистым сердцем со спокойной совестью...
- Мы говорим о жизни, а не об уходе из жизни, - возразила Дильгуше.
- Как бы ни было горько, девочка, мы должны смело смотреть в глазе правде. Кто встретит трагедийный финал пляской?
- Герои бесстрашно, не моргнув глазом, встречают смерть.
- Во имя жизни они идут на смерть, дочь моя! Но на смерть они идут с мечом в руке - этим завоевывают право на бессмертие, на то, чтобы жить вечно в дастанах. Герои любят жизнь сильнее, чем кто-либо другой. Страсть к жизни кипит, бурлит у поэтов, ученых, художников, у героев труда, - они все силы отдают борьбе со смертью, создают, поднимаются со ступеньки на ступеньку по пути к познанию и мудрости, и дела их продолжают служить грядущим поколениям, а имена живут в воспоминаниях... Да, они идут, пробивая себе дорогу подвигами и творениями... Конечно, это тоже своего рода бунт, восстание против смерти...
- Папа, какая польза от этой пессимистической философии. Пей чай, он совсем остыл... - Дильгуше старалась отвлечь отца.
Меликзаде взял в руки свой стакан.
- Пусть вынесет свой приговор молодой юрист, - сказал он. - Или, может быть, наш прокурор мысленно перелистывает страницы кодексов в поисках подходящей статьи, по которой меня можно привлечь к ответственности за болтовню, за то, что я устроил около своей постели занятия по куцей домашней философии?.
- Нет, профессор, что вы! - Мехман ласково смотрел на учителя.
- Пора, пора вынести приговор лихорадочному бреду старика, перешагнувшего за семьдесят...
- Вы, профессор еще долгие годы будете нашей гордостью.
- Я не вложу добровольно в ножны свой меч, я хочу жить. Но как бы коварная старуха не нанесла мне удар в спину...
Мехман не знал, как отвлечь больного от разговоров о смерти.
- Раньше вы не увлекались такими рассуждениями:
- Да, рассуждения о начале и конце... Нужны ясность сознания, хорошая логика, чтобы до последнего дыхания беззаветно служить нашему гуманному строю. - И снова профессор как будто разговаривал сам с собой, как будто подводил итоги прожитому. Улыбка освещала его бледное лицо, словно под снегом теплились красные уголья потухающего костра. - Молодость безразлична к смерти. Но старость всегда вопрошает: - А начало человеческой жизни?.. А конец? Разве этот вопрос не занимал всегда умы мыслителей?
Дильгуше обвила руками шею отца.
- Ты для меня самый молодой, самый лучший...
Профессор прижался колючей щекой к щеке дочери.
- Стараясь помолодеть, я пишу обвинительный приговор старости.
- Вот так, папа, - воскликнула Дильгуше, ласкаясь к отцу. - Вот так уж лучше. Ты совсем расстроил меня своими разговорами. Нагнал тоску. - Она смахнула с длинных ресниц слезы. - Ты будешь жить до ста лет, папа. Слышишь? Обязательно!
Зивер-ханум то выходила на кухню, то возвращалась обратно. Она заметила расстроенное лицо дочери и растерянность гостя. Стараясь рассеять печаль овладевшую всеми, она, усевшись на край тахты, бодро заговорила:
- Наш Мелик очень мнительный, вздрагивает от любого шороха. Когда мы были в Шувелянах, он прислушивался к шелесту веток и спрашивал испуганно: 'Что это такое?'
Профессор покачал седой головой.
- Стоит ли искать своего врага вдали, когда он находится здесь, поблизости, живет с тобой. Дети подумают, что я трус
Зивер-ханум посмотрела на Мехмана и, ласково улыбаясь, пояснила:
- То есть я хочу сказать, что как только у нашего Мелика заболит голова, он начинает составлять завещание.
- Часто менять завещание - признак слабоволия, жена. - Меликзаде немного рассердился, и это придало ему энергии. Он сел, опираясь на подушки, - Если тайну человека не узнает жена, сам бог не раскроет ее.
Но Зивер-ханум даже слушать не хотела эти насмешливые упреки.
- Это, наверно, сотое завещание нашего Мелика...
- Нет, тысячное, - почти крикнул профессор. - Будь ты хоть семи пядей во лбу, жена считает тебя несмышленым младенцем...
Мехман встал, накинул на плечи старика тонкое шелковое одеяло. Профессор признательно сжал его пальцы.
- Наша хозяйка не даст человеку даже поболтать спокойно.
Зивер-ханум поправила свои пышные седые волосы и сказала:
- Вообще, я не люблю слез, не люблю завещаний, Мелик.
- Выходит, надо быть немым и умалчивать о неминуемом?
- Можно не молчать. Но к чему поднимать шум...
- Ты поверишь, друг мой, вот такой упрямой и строптивой она была всю жизнь, с первого дня свадьбы, - пошутил профессор.
- А, по-моему, Зивер-ханум очень любит нашего учителя. - Мехман почтительно склонил голову перед старой женщиной. - Разве без любви она могла бы пройти такой долгий путь рядом с вами?
- Да, они как Лейли и Меджнун, - сказала Дильгуше.
- Ну, Лейли никогда так не мучила Меджнуна, как моя жена мучит меня. Ох, сколько месяцев я из-за нее терзался.
- Почему, мама, ты его так долго мучила? - спросила Дильгуше с любопытством. - Разве он тебе не нравился?
- Потому что отец мой не соглашался выдать меня за этого Мелика. До самой кончины своей его тревожила страсть Мелика к книгам.
- Кто же тогда двинул вперед свои войска, чтобы силой отнять Лейли у эмира? - спросила Дильгуше, веселея.
