Бернс посылает Марии стихи. 'Что скажешь о них Ты - мой первый и прелестнейший критик?' - пишет он и подписывается: 'Твой навеки'. Он достает ей французские перчатки - и в сопроводительном письме пишет о 'храбром народе', изготовившем их.
Романа между ними нет - Роберт понимает, что тут отношения должны быть иными, - но они 'собратья по духу', и поэтому Роберт обращается к Марии на 'ты' - как, по ее рассказам, в Париже обращаются друг к другу все 'друзья свободы'.
По требованию Марии Роберт пишет ей рекомендательное письмо к Смелли. Он боится, что 'старый грешник' не очень-то ласково встретит взбалмошную и своевольную молодую особу, на которую нашла блажь стать писательницей. Но Бернс и сам считает Марию талантливой да и не может ей отказать ни в чем.
'Сажусь за письмо, мой дорогой сэр, чтобы рекомендовать вам молодую даму, и притом даму, принадлежащую к самому высшему кругу', - пишет Бернс и начинает умасливать своего сердитого друга:
'Что за комиссия! Рекомендовать ее вам, человеку не более благосклонному в породе животных, именуемых 'молодые леди', чем к породе животных, называемых 'молодые джентльмены'. Знаю, что вы презираете Модный Свет за то, что он, как безмозглый художник, старается так расставить и распределить людей, чтобы явные дураки и бессовестные мерзавцы стояли на первом плане его картины, а умные люди, люди скромные, таились в самой глубокой тени. Но миссис Риддел настолько интересная личность, что даже для вас, натуралиста и философа, знакомство с ней будет большим приобретением.
Постараюсь рассеять все предубеждения, с какими обычно подходят к веселым, живым восемнадцатилетним девочкам, слишком часто того заслуживающим. Впрочем, буду беспристрастен: у этой леди есть одна злосчастная черта - вы это сразу заметите, так как она чрезвычайно любит выставлять этот недостаток напоказ, но вы ее легко простите, ибо и за вами водится тот же грех: она совершенно не умеет скрывать свои чувства и сразу показывает, кого она не любит или презирает и кого уважает и ценит'.
Бернс напрасно беспокоился, что Смелли рассердится на него за навязанное ему знакомство с Марией. Смелли был достаточно проницателен, чтобы разгадать за светскими манерами и беспечной откровенностью Марии Риддел ясный ум и широкую душу.
Он не только взялся издавать и редактировать ее книгу о путешествии в Англию с Антильских островов, но и стал ее верным другом и поклонником.
Мария с торжеством сообщила Роберту, что Смелли скоро приедет к ней в гости и что они проводили целые вечера в задушевных беседах.
Бернс был этому очень рад: для него общество Марии стало необходимым, хотя он почти не писал ей стихов, кроме довольно банального поздравления с днем рождения и двух-трех малоинтересных песен. Его гораздо больше вдохновляла дочь одного из окрестных фермеров, семнадцатилетняя девушка с льняными локонами, синими глазами и тонкими темными бровями. Он обращался с ней по-отечески нежно и прозвал ее 'Хлорис', как бы подчеркивая их идиллические отношения. Ей посвящены знаменитые песни 'Малютка в локонах льняных', 'Крэгбернский лес' и другие.
Эти песни Бернс писал уже для нового собрания песен, в котором он стал принимать участие с осени этого года.
Джордж Томсон, затеявший это издание, был совершенно не похож на малограмотного, добродушного гравера Джеймса Джонсона, который к тому времени, как мы видели, очень охладел к изданию своего 'Музыкального музея' и, несмотря на 'бессмертие', обещанное ему Бернсом, с трудом дотягивал шестой том. Но Джонсон был человек простой, он любил простую песню и отлично понимал, чем он обязан Бернсу, который фактически стал составителем, автором и редактором сборников, выходивших под именем Джонсона - и без имени Бернса.
Томсон же был человек образованный, с весьма утонченным вкусом. Он задумал свой сборник 'Избранные шотландские мелодии' как 'образцовое издание изящных песен, с аккомпанементом, аранжированным Джозефом Плейелем, одним из наиприятнейших из ныне здравствующих композиторов', писал он Бернсу. Томсон считал, что 'прелесть наших родных мелодий' тускнеет от 'бессмысленного набора слов' или текста 'столь вольного и неделикатного, что в пристойном обществе его петь невозможно'. Он просил мистера Бернса дать согласие 'написать двадцать или двадцать пять песен на те мелодии, кои я вам не замедлю переслать', добавив, что 'снять упрек в непристойности наших песен будет легкой задачей для автора 'Субботнего вечера поселянина'.
За это он готов был заплатить 'любую умеренную цену, какую вам угодно будет спросить'.
Бернс ответил ему немедленно огромным и подробным письмом. Он обещает 'напрячь свои способности до предела, внести в работу весь свой энтузиазм'. Конечно, он заранее оговаривает, что если Томсон хочет получить английские стихи, то тут Бернс участвовать не будет: 'В простоте баллады, в трогательности песни я могу находить удовольствие только, если мне позволят хотя бы примешивать наш родной язык'.
'Что же касается до вознаграждения, - пишет он далее, - вы можете считать, что моим песням либо цены нет, либо они вовсе ничего не стоят, так как они наверняка подойдут под одно из этих определений. Я соглашаюсь участвовать в ваших начинаниях с таким искренним энтузиазмом, что говорить о деньгах, жалованье, оплате и расчетах было бы истинной проституцией души! Оттиск всех тех песен, которые я сочиню или отредактирую, я приму как большое одолжение. Ну, 'бог в помощь!', как говорят в деревне во время полевых работ!'
С этого письма начинается обширнейшая переписка Бернса с Томсоном. Если бы привести все эти письма, то вышел бы настоящий научный труд по фольклору, полный удивительного проникновения в характер народной музыки, в ее национальные особенности, в то, что Бернс называет 'букетом песни', как говорят про 'букет' вина. Он непрестанно борется с Томсоном, которому хочется пригладить, причесать, приукрасить природную красоту, грубоватую непосредственность и непритворную искренность шотландской песни. Томсон настолько туг на ухо, что ему все время приходится втолковывать, какие слова к какой музыке подходят, и доказывать, что нельзя портить свободный, своеобразный ритм старинной мелодии, вгоняя ее в установленные рамки. Бернс приводит примеры с вариантами слов, объясняет, как и почему 'в шестом такте второй части, там, где всегда повторяются три слога, можно на четыре шестнадцатых, которые обычно поются как один слог, с успехом спеть два, вот так', и дальше идет нотная строка, написанная изящным, четким почерком Бернса.
Переписка с Томсоном разрастается, корректуры Кричу только что отосланы, хозяин квартиры в Малом переулке обещает предоставить семье Бернса другое, более удобное жилье в лучшем районе - словом, жизнь наполнена. Можно заниматься любимым делом, вокруг - добрые друзья. Недавно Вилли Николь стал владельцем небольшого поместья, и Бернс с одним из сослуживцев Николя приехал к нему на новоселье. И снова песня рассказывает о радости встречи с товарищами:
Наш Вилли пива наварил
И нас двоих позвал на пир.
Таких счастливых молодцов
Еще не знал крещеный мир!
Никто не пьян, никто не пьян,
А так, под мухою чуть-чуть.
Пусть день встает, петух поет,
А мы не прочь еще хлебнуть....
Что это - старая луна
Мигает нам из-за ветвей?
Она плывет, домой зовет...
Нет, подождать придется ей!..
В сентябре в гости приезжает Вильям Смелли. Ему понравилась Джин, хотя он и говорит Марии Риддел, что поэты в описаниях своих жен 'допускают некоторые поэтические вольности'. Правда, Джин растолстела - она опять ждет в ноябре ребенка. Но Смелли покорили ее приветливый, ровный нрав и восторженная любовь к мужу. Джин считает вполне естественным, что Роберт всегда окружен умными людьми, что к нему обращаются десятки знакомых с просьбой прочесть их стихи, помочь устроиться на работу, а то и просто дать в долг деньги. Роберт никогда никому не отказывает, он пишет рекомендательные письма, он дает поручительство за одного из соседей, запутавшегося в долгах, он всегда готов прийти на помощь советом, деньгами, работой. Он с упоением пишет песни для последнего тома Джонсона и для первого выпуска томсоновского 'Собрания', он хорошо и добросовестно выполняет свои служебные обязанности.
