А по вечерам он пропадает в театре. Труппа Сазерленда теперь играет в новом помещении Королевского театра. Бернс старается не пропускать ни одного спектакля с участием прелестной Луизы Фонтенель. Он посылает ей стихи с комплиментами, а если не может попасть в театр из-за неотложных дел, пишет: 'О, как завидна ваша участь! Вы сейчас будете играть... Но, радуясь с теми, кто радуется, не забудьте поплакать с теми, кто плачет, и пожалейте вашего печального друга Роберта Бернса'.
Но в эту осень Роберт редко печалится: в общем он очень доволен жизнью. Больше всего радости доставляют ему его песни и его дети: он пишет миссис Дэнлоп, что ее крестник Фрэнк 'великолепно растет и развивается, он настоящий дьяволенок. Хотя он на два года моложе своего брата, но одолел его совсем. Правда, Роберт самое кроткое и ласковое существо на свете. У него изумительная память, и его школьный учитель им поистине гордится...'
Между тем в стране идет ожесточенная борьба за реформы. В Эдинбурге начинает выходить новая, чрезвычайно свободомыслящая газета, и Бернс не только подписывается на газету - он посылает ее издателю пламенное письмо, где поздравляет его с выходом нового органа печати и просит 'бесстрашно разоблачать чудовищную коррупцию того, что зовется Политикой и Государственной властью'.
Он чувствует себя свободным гражданином своей страны, растит отличных сыновей, дружит с лучшими людьми.
Но он забывает, что он служащий правительства Питта, что он не знатный джентльмен, а крестьянин и что независимость его только кажущаяся.
Об этом ему резко и грубо напомнили в последний день 1792 года - в канун тех январских дней, когда с плахи покатилась голова французского короля.
2
Генеральный инспектор и член Совета акцизного управления мистер Вильям Корбет, человек немолодой и суховатый, был далек от политики, ревностно относился к служебным делам и совсем не читал стихов.
Когда по просьбе своего сослуживца Роберта Грэйма Корбет принял на службу в акциз поэта Бернса, 'не имеющего никакого опыта', он сначала отнесся к новому чиновнику с некоторым недоверием. Но непосредственные начальники Бернса отзывались о нем отлично, и в книге характеристик служащих акцизного управления появилась новая запись: 'Бернс. Поэт. Справляется неплохо'.
Корбет одобрил перевод Бернса в Дамфриз и внес его имя в список тех, кто подлежал повышению. Роберт Грэйм очень уговаривал Корбета назначить Бернса на должность инспектора таможни в Лейт с окладом в двести фунтов (сейчас Бернс получал семьдесят фунтов в год и кое-какие премиальные). Но Корбет считал, что это преждевременно, хотя и вполне возможно в будущем.
По совету Грэйма он прочел стихи Бернса, и они ему очень понравились.
Он даже подумал, не ускорить ли перевод Бернса на более высокооплачиваемую должность.
Но со следующей почтой мистер Корбет получил из Дамфриза длинный донос на своего подчиненного.
В доносе говорилось, что Бернс - вольнодумец, что он отправил во Францию четыре мортиры в помощь бунтовщикам и убийцам, что в театре, когда офицеры его величества потребовали, чтобы музыканты сыграли гимн, из партера, где сидел Бернс, раздались крики: 'Играйте лучше 'Са ira!' *. Потом между зрителями началась драка, и, наконец, когда музыканты действительно заиграли национальный гимн, Бернс сидел, 'не снимая шляпы и скрестив руки'. Кроме того, добросовестный доносчик сообщал, что Бернс позволяет себе всякие вольные речи и вольные тосты. Так, например, недавно в присутствии многих джентльменов 'в ответ на предложение одного из них выпить за здоровье нашего премьера мистера Вильяма Питта Бернс сказал, что лучше пить за более достойного человека - Джорджа Вашингтона' (причем доносчик подчеркивал, что мистер Бернс в данном случае был совершенно трезв).
* Революционная французская песня.
В доносе писалось и о 'запрещенных крамольных книгах', содержание которых Бернс пересказывает в обществе, о его письме издателю 'Эдинбургской газеты' и о том, что он стал подписчиком этого 'подрывного листка'. В общем, по словам старательного автора бумаги, в Дамфризе жил опаснейший крамольник, позорящий звание слуги его величества, сочувствующий французским бунтарям и, очевидно, замышляющий в Великобритании такой же переворот, какой устроили у себя французы.
Корбет взял это письмо и поехал к Грэйму. Надо было срочно решить, что же делать с этим невозможным человеком Робертом Бернсом.
Бернс узнал о доносе, вернувшись из Дэнлоп-хауза, где он прожил четыре дня.
Миссис Дэнлоп искренне обрадовалась приезду Бернса. Давно они так хорошо не беседовали, давно Бернс не чувствовал такого настоящего интереса к своим новым стихам, к своей жизни. Снова он слушал, как милые девушки поют его песни, снова серьезно толковал с майором Дэнлопом о судьбах страны, снова исповедовался хозяйке дома во всех своих 'прегрешениях'.
У миссис Дэнлоп на шестьдесят втором году жизни появились какое-то старческое упрямство и убежденность в своей неизменной правоте. В одном она никак не хотела согласиться с Бернсом, и разубедить ее он не мог.
Дело в том, что две старшие дочери миссис Дэнлоп были замужем за французскими аристократами и оба зятя сейчас жили в Англии, вовремя сбежав от своих соотечественников, не очень жаловавших знать. И сколько Бернс ни доказывал, что французский народ прав, возмутившись против продажной и преступной аристократии, миссис Дэнлоп, несмотря на свои весьма либеральные убеждения, все же возражала Бернсу. Впрочем, в этот раз они меньше говорили о Франции: в этом месяце - декабре 1792 года - в Эдинбурге впервые заседал Первый Генеральный конвент 'Друзей народа'.
Миссис Дэнлоп читала и 'Права человека' Тома Пэйна и 'Защиту прав женщины' Мэри Уолстонкрафт. Она всецело соглашалась с тем, что человеку нужно защищать свои права, что женщины должны пользоваться наравне с мужчинами всеми гражданскими привилегиями. Более того, она втайне была привержена к династии Стюартов больше, чем к ганноверской династии. Но она не менее убежденно считала, что все реформы должны идти сверху, от правительства, и что ни в коем случае нельзя допускать народ к решению таких сложных дел.
А народ не хотел молчать. В Эдинбурге разбили все стекла в доме Генри Дандаса за то, что он выступил с речью против парламентской реформы. Мало того: толпа сожгла перед домом Дандаса соломенное чучело, изображавшее ненавистного диктатора, и отряд драгун с трудом разогнал бунтарей.
От майора Дэнлопа, недавно вернувшегося из столицы, Бернс узнал, что Александр Локки, мальчишка мастеровой, швырнул камнем в этих драгун, и, хотя камень никого не задел, Локки арестовали и приговорили к ссылке на четырнадцать лет в Австралию на побережье залива Ботани-Бэй, откуда никто не возвращался.
Четырнадцать лет каторги... Эдинбургский суд еще не раз вынесет такой приговор 'Друзьям народа'.
За столом у Дэнлопов Бернс был откровенен: если французы могли добиться перемен, почему бы и Великобритании не последовать этому примеру? Майор Дэнлоп тактично молчал, но Бернсу казалось, что он ему сочувствует. Видно, он тоже был склонен верить 'Друзьям народа', которые стояли за мирную реформу, без кровопролития.
Бернс с сожалением уехал из дома Дэнлопов - так интересно было разговаривать с этими умными, образованными людьми. По дороге он перебирал в памяти все, что слышал.
Надо было бы съездить в Эдинбург - он уже отправил гранки нового двухтомного издания Кричу и ждал, что скажут издатель и редактор. Если удастся получить отпуск, он непременно встретится в столице с людьми, которые входят в общество 'Друзья народа'. Редактору газеты - капитану Джонстону - он уже писал: своего ровесника лорда Бэзила Дэйра он помнит по встрече у профессора Стюарта после выхода кильмарнокского томика. Тогда молодой лорд показался ему очень славным и простым человеком, теперь он стал одним из самых радикальных членов союза 'Друзей народа'. Интересно будет познакомиться с вице- председателем общества - Томасом Мьюром, молодым адвокатом из Глазго, великолепным оратором, ярым сторонником Франции.
Бернс был твердо уверен, что недалек день свободы и для Великобритании.
В таком приподнятом настроении он готовился к встрече Нового года.
И тут его оглушило неожиданное известие: Совету акцизного управления поручено 'проверить лояльность Роберта Бернса'.
Утром 31 декабря к Бернсу прибежал его начальник Джон Митчелл, перепуганный насмерть. Ему грозили неприятности, да и Бернса он жалел. Он ждал генерального
