речушках.
Помню, с каким жадным наслаждением я поедал молодые лесные орехи.
Помню, как жарким летним утром я исцарапался в кровь, собирая ежевику, а когда вернулся домой, губы и руки у меня были черные и липкие от ежевичного сока.
Помню, как я в первый раз попробовал сандвич с жареной рыбой, - мне показалось, что ничего вкуснее я в жизни не ел, и я отщипывал по крошечке, мечтая, чтобы сандвич никогда не кончился.
Помню, как болел у меня всю ночь живот после того, как я залез тайком к соседям в сад и наелся там зеленых персиков.
Помню, как однажды утром я чуть не умер от страха, потому что наступил босой ногой на ярко-зеленую змейку.
Помню долгие, тягучие, нескончаемые дни и ночи, когда зарядят беспросветные дожди...
Наконец-то мы стоим с чемоданами на вокзале и ждем поезда, который отвезет нас в Арканзас, и вдруг я в первый раз в жизни замечаю, что возле кассы стоят две очереди - 'черная' и 'белая'. Пока мы гостили у бабушки, я осознал, что на свете существуют негры и белые, осознал так остро, что эту мысль уже не вытравить из меня до самой смерти. Когда стали садиться в поезд, я обратил внимание, что негры направляются к одним вагонам, а белые - к другим. Мне по наивности захотелось посмотреть, как белые едут в своих вагонах.
- Можно пойти взглянуть хоть одним глазком на белых? - попросил я мать.
- Сиди смирно, - не пустила она.
- Но ведь это же можно, правда?
- Сиди, сказано!
- Почему ты меня не пускаешь?
- Ты перестанешь болтать глупости?
Я уже не раз замечал, что мать сердится, когда я начинаю расспрашивать ее о неграх и о белых, и никак не мог понять, почему. Мне хотелось понять эти две разные породы людей, которые живут бок о бок и которых ничто не объединяет - кроме, пожалуй, ненависти. И потом, моя бабушка... Кто она белая? Совсем белая или не совсем? И кем ее считают белые?
- Мам, а бабушка белая? - спросил я, когда поезд наш мчался сквозь темноту.
- У тебя же есть глаза, сам видишь, какая она, - ответила мать.
- А белые считают ее белой?
- Возьми да спроси их сам, - отрезала она.
- Но ты-то ведь знаешь! - не отставал я.
- Я? Откуда? Я же не белая.
- Бабушка на вид белая, - сказал я, надеясь утвердиться хотя бы в одном. - А мы - цветные. Почему же она тогда живет с нами?
- Ты что, не хочешь, чтобы бабушка жила с нами? - спросила мать, уходя от моего вопроса.
- Хочу.
- Зачем же тогда спрашиваешь?
- Потому что хочу знать.
- Ведь бабушка живет с нами, верно?
- Живет.
- Так чего же тебе еще?
- А она хочет жить с нами или нет?
- Что ж ты ее сам об этом не спросил? - насмешливо сказала мать, опять уклоняясь от ответа.
- Она что, стала цветной, когда вышла замуж за дедушку?
- Перестань задавать глупые вопросы!
- Нет, правда?
- Никакой цветной бабушка не стала, - сердито ответила мать, - у нее от рождения такая кожа.
Снова мне не давали проникнуть в тайну, в смысл, в суть того, что крылось за словами и умолчаниями.
- Почему бабушка не вышла замуж за белого? - спросил я.
- Потому что не хотела, - со злостью отрезала мать.
- Почему ты не хочешь со мной разговаривать?
Она влепила мне затрещину, и я заревел. Потом, сколько-то времени спустя, она все-таки рассказала мне, что бабушкины предки были ирландцы, шотландцы и французы и в каком-то колене к кому-то из них примешалась негритянская кровь. Рассказывала мать спокойно, ровно, обыденно, без тени волнения.
- Какая была у бабушки фамилия до того, как она вышла за дедушку?
- Боулден.
- Откуда у нее такая фамилия?
- От белого, который был ее хозяином.
- Она что же, была рабой?
- Да.
- Фамилия бабушкиного отца тоже была Боулден?
- Бабушка не знала своего отца.
- И потому ей дали первую попавшуюся фамилию, да?
- Дали ей фамилию - и все, больше я ничего не знаю.
- А разве бабушка не могла узнать, кто ее отец?
- Зачем, дурачок ты эдакий?
- Чтобы знать.
- А зачем ей это знать-то?
- Просто так.
- Ну узнала бы она, а дальше что?
На это я ничего не мог ей ответить.
Я зашел в тупик.
- Мам, а от кого нашему папе досталась фамилия?
- От его отца.
- А его отцу от кого?
- От белого хозяина, как нашей бабушке.
- Они знают, кто он был?
- Не знаю.
- А почему же они не узнали?
- Зачем? - жестко спросила мать.
И я подумал, что отцу и в самом деле не нужно и не интересно знать, кто был отец его отца.
- Кто были папины предки? - спросил я.
- Были белые, были и краснокожие, были и черные.
- Значит, индейцы, белые и негры?
- Да.
- Кто же тогда я?
- Когда вырастешь, тебя будут называть цветным, - сказала мать. Потом посмотрела на меня и спросила, язвительно усмехаясь: - Что, вам это не по нутру, мистер Райт?
Я разозлился и промолчал. Пусть называют меня цветным, мне от этого ни холодно и ни жарко, а вот мать от меня все равно что-то скрывает. Скрывает не факты, а чувства, отношения, принципы, она не хочет, чтобы я о них знал, и, когда я настаиваю, сердится. Ладно, все равно когда-нибудь узнаю. Пусть я цветной - что тут такого? Почему я должен чего-то остерегаться? Правда, я не раз слышал о том, что цветных бьют и даже убивают, но все это, думал я, меня не касается. Конечно, такие разговоры вселяли смутную тревогу, но я был уверен, что уж себя-то я в обиду не дам. Все очень просто: если кто-то захочет убить меня, я убью его первый.
Когда мы приехали в Элейн, то оказалось, что тетя Мэгги живет в одноэтажном домике с верандой и двор их обнесен забором. Это было очень похоже на наш дом в детстве, и я страшно обрадовался. Мог ли я
