Тяжесть лежит, а ноги дрогнут. Вот я и кричу Надю или Нинку за ей пошлю. Она придет, нагреет воды - будто легче. А без Нади я давно бы уж пропала - че тут говореть. Он трезвый-то - человек, рази уркнет когда, а как пьяный напьется - ой, никакого житья нету. И ко мне вяжется, и к ей. Хошь на край света убегай от его.
- Как это вяжется? - насторожилась Люся.
- Как... А так. От зачнет он с ее вино это требовать, а сам уж на ногах койни-как стоит. Вынь да положь ему. Где она его возьмет, на какие шиши? Гонит ее в магазин и все: 'Ты там работаешь, тебе дадут'. Дак она, подимте, там только убирается, она к вину этому близко не подходит. Сам бы маленько подумал. Нет, ему хошь кол на голове теши, он свое. А попробуй я его заворотить, он на меня, да с таким злом: 'Ты, мать, лежишь и лежи, помалкивай'. Я и молчу. Я его, пьяного, не дай бог, бояться стала. Ну. Я и Нинку к себе беру спать, когда он там крылит.
- Вот оно что,- сдержанно отозвалась Люся.
- Прямо ни стыда, ни совести у человека, - возмутилась Варвара, оглядываясь на дверь. - К родной матушке так относиться - это совсем обнаглеть надо!
- А то придет, он так же сядет: 'Давай, мать, поговорим'. Об чём я с им, с пьяным, буду говореть, когда у его голова не держится. 'А, ты со мной не хочешь разговаривать? Я тебя кормлю, пою, а ты поговореть со мной брезгуешь?' Да я пошто брезгую-то? Приди ты, когда в уме, и разговаривай, а не так. Ну. Пристанет - ой-ёй-ёй!
- Я поговорю с ним, - пообещала Люся. - Я с ним поговорю - не обрадуется. Что это, в самом деле, такое?! 'Пою, кормлю...' Этого еще не хватало.
- Ты только с им, с пьяным, не займовайся, не надо. Он ить понять не поймет, а обозлится. Нехороший пьяный, нехороший, никто не похвалит. А потом проспится, опеть ниче. Когда бы не это вино, совсем другой бы человек был. Вино-то и губит.
- Пить не надо, - сказала Варвара.
Старуха покивала на ее слова, вздохнула:
- Дак а кто говорит, что надо? Тепери уж тот золотой человек, кто и пьет, да ума не теряет. А совсем непьющего на руках надо носить и людям за деньги показывать: глядите, какая чуда. Нашему-то только на язык бы попало, он потом как худая бочка: сколь ни лей, все мало.
- Не знала я, не знала, что Михаил у нас до этого докатился,- не переставала удивляться Люся.
- Докатился, докатился, - поддакнула Варвара. - Матушка наша врать не будет.
- Я пошто врать-то буду? - обиделась старуха. - Какая мине нужда на сына на родного напраслину вам наговаривать?
- Я и говорю: матушка врать не будет.
- А вот терпеть матушка почему-то терпит, - в тон ей сказала Люся. - Он над ней издевается, как может, а она его же еще и защищает. 'Проспится - опеть ниче', - передразнила она. - Вот и жди теперь, когда он проспится. Дождешься. Дождешься, что из дому выгонит.
- Он меня не выгонял - че здря говореть.
- Не выгонял, так выгонит, если будешь ему каждый раз спускать. До этого немного уж осталось.
- У нас никто в родове мать из дому не гнал.
- У вас никто в родове к матери, наверное, так и не относился, как твой сын.
- Никто, никто, - согласилась Варвара. - Сколько я на свете живу - никто. Он один.
- Вы от сердитесь, - помолчав, тихонько начала старуха.- Сердитесь, а пожили бы со мной. Это ить чистое наказание - рази я не понимаю? То одно мне принеси, то другое, а то кашель возьмет - белого свету не взвижу: кахы да кахы. На двор сама выдти не могу. Куды ишо чишше? Мне давно уж помереть надо, хватит и самой мучиться и людей мучить, да от задержалась. Вперед смерти не помрешь. Он трезвый-то терпит, ниче не говорит, а у пьяного, известно, власти над собой нету. Меня сперва обида возьмет, а потом раздумаюсь про себя: че уж тут обижаться, на кого? Терпи, когда из годов выжила. Бог терпел и нам велел. - Отдохнув, старуха заговорила легче, упоминание о боге успокоило ее. Она свободно вздохнула и попросила: - Не надо ему ниче говореть. Пускай. Мне тоже охота помереть с миром, чтоб никто меня злом не поминал. Тогда и смерть легкая будет. Ну. А как вы думали? И промеж собой не надо из-за меня ругаться, мне же от этого и хуже. Я помру, а вам ишо жить да жить. И видеться будете, в гости друг к дружке приезжать. Не чужие, подимте, от одного отца-матери. Только почаще в гости-то ездите, не забывайте брат сестру, сестра брата. И сюда тоже наведывайтесь, здесь весь наш род. И я тут буду, никуда отсюда не стронусь. Посидите надо мной, а я вам какой-нить знак дам, что чую вас, каку-нить птичку пошлю сказать.
Тихонько вошла в комнату Надя и, боясь помешать, остановилась у дверей, за старухиной кроватью. Надю увидали, обернулись к ней, тогда она прошла к столу и села, опустив на колени тяжелые после работы руки. Она менялась сразу: на работе горит, а как сядет - и не слыхать, будто уснет с открытыми глазами, которые караулят, когда надо снова подниматься и бежать.
- Убралась, ли че ли? - спросила старуха, принимая Надю для разговора.
- Убралась. Корову потом выгоню и все.
- Мужиков не видала?
- В бане они.
- Только бы не напились.
- При гостях, может, утерпит.
- Дак он не один. Гость-то там при ем.
Надя наконец сказала, зачем пришла:
- Ужинать здесь будем или на кухне? У меня уже все готово.
- Садитесь здесь, - отозвалась старуха. - Че я одна останусь. Ишо належусь одна, успею.
- Тогда я свет включу.
- Дак включай, кто тебе не велит. В потемках какая еда?
- Мужиков звать надо, нет ли?
- Они у тебя рази нечистым духом сытые? - не насмешничая, ответила старуха. - Боле нечем. Вино, подимте, не сильно накормит. Крикни им, а будут не будут, пускай сами скажут.
- Я думала, может, потом им.
- А че ты будешь два застолья делать? И так набегалась за день.
- Давай, Надя, я помогу тебе, - вызвалась Люся, видно, ей все-таки было неловко перед Надей за историю с простынями, и она хотела хоть чем-нибудь угодить ей.
- Сидите, сидите, я сама. Я еще подогреть хочу, уж, наверно, остыло. Сидите, я скоро.
Люся осталась.
Мужики пришли красные, как распаренные, и от этого больше похожие друг на друга. Сейчас даже посторонний человек сказал бы, что они братья: куда денешь одинаково выпирающие скулы и нахально лезущие на лоб густые, разлохмаченные брови? У того и у другого краснели шеи. У Ильи кровь прилила к голой голове, и от этого голова казалась раскаленной.
Они с шумом уселись за стол; Михаил громко спросил:
- Ну как, мать, у тебя тут дела?
- А что дела? - ответил ему Илья: в бане они привыкли разговаривать вдвоем. - Мать у нас молодец. Обманула свою смерть, и никаких.
- Смерть не омманешь. - Старуха смотрела на них с терпеливой укоризной и сказала не сразу.
- Обманула, мать, обманула, не отказывайся. И правильно сделала. Без тебя некому умирать, что ли? Найдутся - ага. Свет не без добрых людей.
- Вот именно, - хохотнул Михаил.
- А ты, бессовестный, лучше бы помалкивал, - вдруг остановила, как подкараулила, Михаила Варвара.
- Что такое?
- 'Ты сидера бы, морчара, будто деро не твое',- вспомнил Илья детскую скороговорку, еще ничего не понимая и все же стараясь обратить в шутку Варварины слова.
- Бесстыжий! - снова пальнула Варвара и повернулась за помощью к Люсе. Люсе пришлось взять разговор на себя:
