слабый: ее спросили - она ответила.
- Вылезла?
- Вылезла.
- Дак ты, старуня, моить, за хребет седни со мной побежишь? Вдвоем нам с тобой все веселей будет в гору подыматься.
- Не. Я койни-как сюды-то выползла. Где на карачках, где как.
- А я бегу, думаю, узнаю у Нади, с чем моя старуня там седни лежит. А она со своей кровати уж он куды ухлестала, на волю.
- Не умерла, - сказала старуха.
- А просилася?
- Просилася.
- Выходит, не время.
- Какое ишо надо время? - В голосе старухи впервые сегодня послышалось выражение - оно было обиженным.- Ребяты тут, оне меня долго ждать не будут. Самое было время. Ан нет.
- Все мы, старуня, под богом ходим. Как он захочет, так и выйдет.
- А я не ходю, я ползаю под им. Думаю, выползу, покажусь матушке-смертыньке, а то она меня потеряла, не видит. Пускай заприметит.
- Не забаивайся.
Старуха не стала продолжать этот невеселый разговор; Миронихи ночью с ней не было, она не поймет, а разве можно объяснить, что чувствует человек в смертный час и что чувствует он потом, когда, приняв исповедь, смерть обманывает его. Поэтому старуха спросила:
- Ребяты-то твои ниче не пишут?
- Дак ты только вчерась у меня это спрашивала, - удивилась Мирониха.
- Вчерась было вчерась. Седни, моить, написали - откуль я знаю?
- Ага, всю ночь спать не укладывались, цельную газету для меня тамака исписали. Не знаю, как и читать буду.- Мирониха говорила без зла, но и без надежды, подсмеиваясь над одной собой. - Кака така лихоманка на их напала письмо мне отправлять?
- Раньше как бывало, - сказала старуха. - Кто где родился, там и пригодился. А теперечи никак на месте не держатся. Ездют, ездют, а куды, зачем?
- Ниче мы, старуня, с тобой не понимаем.
- Моить, и не понимаем. Мы с тобой, однако, уж две последние старинные старухи на свете остались. Боле нету. После нас и старухи другие пойдут грамотные, толковые, с понятием, че к чему в мире деется. А мы с тобой заблудилися. Теперичи другой век идет, не наш.
- Однако что так, старуня.
- А пошто не так? Так. От помяни мое слово.
Они помолчали. Мирониха вздохнула и поднялась:
- Хорошо с тобой, старуня, да надо бежать.
- Посиди маненько.
- Корова у меня так и не пришла. Мужики говорят, за хребтом чьи-то две коровы живут. Делать нечего - надо туды бежать.
- Не дойдешь ты, девка, за хребет.
- Дойду не дойду, а пойду. Кого я за себя отправлю?
- Упадешь ты там.
- Моить, и упаду. Кака разница, где лежать? Тамака одной и тутака одной. Слягу - и воды некому подать.
- Ты бы сама им написала.
- А че им писать? То они не знают, что мне семьдесят пять годов стукнуло. Нет, старуня, пиши, не пиши... И грамота у нас с тобой одинакая. А они, видно, хорошо живут, раз не едут, не пишут. Плохо жили бы, написали бы.
- Написали бы.
- То-то и оно.
Мирониха переступила с ноги на ногу, ей уже не стоялось на месте.
- Ну, сиди, старуня, побегу я. Сиди и ниче не выдумывай. А как возвернусь, опеть к тебе. Посидим ишо, побормочем.
- Не упади там.
Прощаясь, старуха подала ей руку, и Мирониха вдруг дернулась, неловко клюнула головой и прижала старухину руку к своей щеке. У старухи из глаз брызнули слезы. Она хотела подняться, но Мирониха удержала ее и повернула к воротам. Она-то, наверно, считала, что идет ходко, не идет, а бежит, а на самом деле вся вытягивалась, когда переставляла ноги, видно было, с каким трудом дается ей каждый шаг.
Вытирая слезы, старуха подумала, что, быть может, оттого она и не умерла ночью, что не простилась с Миронихой, со своей единственной во всю жизнь подружкой, что не было у нее того, что есть теперь, - чувства полной, ясной и светлой законченности и убранности этой давней и верной дружбы.
Старуха знала: больше они не увидятся.
Приходилось жить еще день - лишний, ненужный.
11
Обратно в избу старуху привела Надя - не привела, а, можно сказать, принесла на руках: ноги под старухой не держали совсем. Опять она лежала в постели, поглядывая перед собой печальными, виноватыми глазами и осторожно прислушиваясь к тому, что творилось вокруг; ей казалось, что ни на что на свете она не имеет больше права - ни смотреть, ни говорить, ни дышать - все было как ворованное. С утра, когда поднялись и Надя рассказала, что старуха самостоятельно выходила на улицу, над ней поохали, поахали, радуясь и удивляясь тому, что она поправляется не по дням, а по часам, потом постепенно разошлись, и старуха осталась одна. Заглядывали, правда, часто - то Люся, то Илья, то Надя, но только заглядывали и сразу обратно. Илья сказал, что теперь надо ждать, когда старуха пустится в пляс, чтобы похлопать ей в ладоши, и шутка эта понравилась, ей улыбнулась даже Люся, а Варвара понесла ее в деревню вместе с последними сообщениями о том, что мать встала на ноги. Илья к тому времени успел подогреть себя, голова его розово, жарко светилась, распространяя вокруг сияние, глаза вспыхивали внезапной, отчаянной веселостью. Ему не терпелось что- нибудь делать, в чем-нибудь участвовать, а делать совсем было нечего, поэтому он снова и снова шел к матери и повторял:
- Лежишь, мать? Ну, полежи, полежи, отдохни. А плясать вздумаешь, обязательно крикни нас. Посмотрим - ага. Мы знаем, мать, знаем, что ты собираешься плясать, - не отказывайся.
Старуха отвечала ему испуганным, умоляющим взглядом.
Позже всех к ней зашел Михаил, старуха была одна. Он сел на то же самое место у стола, что и вчера перед скандалом, и закурил, делая быстрые, жадные затяжки. Лицо у него против обычного налилось нездоровой, горячей чернотой, глаза припухли. Он курил и, вздыхая, отдыхиваясь от наваливающейся тяжести, все время посматривал на мать, чего-то ждал, на что-то надеялся. До старухи достал дым, и она, хватаясь руками за грудь, мучительно закашлялась: сухие, натуженные звуки, казалось, раздирали ее горло. Михаил торопливо загасил папироску и вышел. Они так и не сказали друг другу ни слова.
Но после, когда кашель утих и к старухе пришла Нинка, старуха сразу отозвалась ей. Подняв руку, она стала гладить девчонку по плечу, согреваясь от этого приятного прикосновения к родному детскому телу душевным теплом - будто гладили ее. Она даже закрыла глаза - как в минуты особенного удовольствия.
Нинка вдруг ни с того ни с сего сказала:
- Твоя тетя Люся обещалкина, больше никто.
- Пошто так? - очнулась старуха.
- Ага. Она обещала мне конфет купить? Обещала. Все слыхали. А сама не купила. Вот и обещалкина.
- Дак ты ей скажи, чтоб купила.
- Ага. Я ее боюсь. Ты сама скажи.
- Че ее бояться? Она, подимте, не зверь, не укусит.
- Не укусит, а все равно. Она как посмотрит, так я сразу боюсь. Пускай она не смотрит, я не буду
