Расул-заде Натиг
Год любви
Натик Расул-заде
ГОД ЛЮБВИ
Декабрь
- Тебе очень идет красное. Красивое платье.
- И ты надень красное. Надень красную рубашку.
- Зачем это?
- Год любви. Новый год - год любви - сказала она. - Кто встретит этот Новый год в красном, проведет его в любви.
- Брожу один во множестве любви, - сказал он.
- Что это? - спросила она. - Что это ты прочел?
- Строчка из Дилана Томаса, английского поэта, - ответил он, ища в шкафу красную рубашку. Конечно же, он не верил во всю эту муру с переодеванием в красное. Какого черта! Оденешь красное - будешь любить. Ха-ха вам, ха-ха! Не затем он искал красную рубашку, чтобы весь следующий год любили его. Просто хотелось сделать ей приятно.
- Вот так, - она улыбнулась. - Очень к лицу, Не понимаю, почему ты так редко носишь красные рубашки. Очень идет.
- Боюсь, кидаться будут на меня...
- Не похабничай.
- Не буду. Честное слово, не буду.
- Ты уверен, что без нас не обойдутся в твоей компании?
-Тебе не хочется идти?
- Нет, отчего же...
- Не обойдутся, - ответил он. - Без меня там засохнут от тоски.
- Охо-хо, скажите пожалуйста, какие мы нужные.
- Не точно.
- Какие компанейские...
- Пожалуй, ближе.
- Какие остроумные.
- Горячо. .
- Какие мы душа общества.
- Точно, - сказал он. - Наконец-то. Нелегко же, надо признаться, нам это удалось.
- Не язви.
На улице, белой от снега, она крепко ухватилась за его руку. 'Будто потерять боюсь', - подумала она, подосадовав на себя за свой судорожный жест.
В ресторане 'Прага' уже немножко подвыпившая компания встретила их с большим энтузиазмом, несколько радостнее и шумнее, чем если бы сидящие за столом были совершенно трезвые.
- Привет честной компании, не теряющей времени в ожидании Нового года, сказал он веселее и громче, чем ему хотелось бы.
- Зачем же нам терять время? - отозвался кто-то за столом. - Его и так не очень много.
Им налили штрафные бокалы, полные фужеры коньяка.
- Догоняйте, - посоветовали им.
Когда спустя некоторое время они пошли танцевать, он заметил, что она опьянела. Впрочем, самую малость.
- Боже, как я люблю тебя, - сказала она. Тихо сказала, но сквозь грохот музыки он отчетливо услышал боль в ее голосе.- Что я буду делать без тебя...
Сказано это было так, что вопроса во фразе не прозвучало, и он мог бы не отвечать. Но тем не менее он спросил;
- Когда? Я вроде не собираюсь помирать.
- Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, - сказала она на этот раз с болью, настолько ощутимой, что у него заметно испортилось настроение. - Шут гороховый. Шут. Прекрасно знаешь, что я имею...
- Может, пойдем сядем? - предложил он.
- Нет, потанцуем, - проговорила она упрямо, и было видно, что танцевать ей не очень-то и хочется, просто она старалась сейчас все делать назло ему. - Не так много случаев выпадало мне танцевать с тобой. И все остальное... И все остальное...
- Перестань, - сказал он, - перестань, прошу тебя.
- Через полгода, - продолжала она, не обращая внимания на его просьбу, ты уедешь, закончишь свой проклятый институт в Москве и уедешь в свой проклятый город, и пройдет время, время, будь оно проклято, и ты меня забудешь...
- Прошу тебя, - сказал он.
- А я платье красное надела. На чудо рассчитывала. Наконец-то музыка кончилась, они прошли к своему столику и сели. Она выпила еще, хоть он и старался помешать этому, опьянела окончательно и устроила маленький скандал, маленький - маленький предновогодний скандальчик, так... даже не скандальчик, небольшой эксцесс. Крохотное кровопускание. Компания за столом приуныла. Полгода,- говорила она, не заботясь о том, что никому кроме них двоих это не интересно, - вот сколько времени мне отпущено. Для любви. Полгода - это около двадцати встреч, не больше. Товарищ писатель страшно занят, что вы! Его все нервирует, все вышибает из седла. Нельзя злоупотреблять его временем, его терпением, его благосклонностью. Итак, двадцать встреч - вот, что мне отпущено, кусочек любвеобильной души товарища писателя! А как же! Вся душа занята любовью ко всему человечеству, нельзя всю уникальную душу тратить на отдельных индивидов, не положено, потомки осудят. Двадцать встреч - на лице ее появилось горькое выражение, - стоило ли .> ради этого надевать проклятое красное платье...
- Стоило, - сказал он при всеобщем молчании, не боясь показаться смешным. - Жаль, что ты этого не можешь оценить. Даже если двадцать, это немало... Просто нужно ценить то, что мы имеем...
-Ценить эти крохи!.. Нет, я хочу все. Все! Понял ты?
Его приятели за столом, в начале разговора смущенно отводящие взгляды и ковыряющиеся в своих тарелках, не желая вступать в неприятный разговор и испытывая острую неловкость, теперь беседовали друг с другом, и посреди всеобщего шума и , предновогоднего веселья эти двое остались в одиночестве.
-Кто хочет все, очень часто остается ни с чем, - невольно
проговорил он и тут же очень на себя рассердился за эту фразу, потому что меньше всего сейчас
ему хотелось изрекать подобные незамысловатые и весьма сомнительные истины.
- Спасибо за науку, - сказала она, уже смутно чувствуя, что совершит ошибку, если продолжит, но несмотря на это упрямо закончила: - где ты вычитал такую мудрую мысль? Тогда он встал из-за стола, извинился перед приятелями и их подружками, не глядя на ее побледневшее лицо, не слушая уговоров и просьб, чтобы он остался и перестал корчить оскорбленное достоинство, и пошел к выходу из зала.
Она не побежала за ним. Она смотрела, как он уходит и беззвучно плакала. Впрочем, музыка заиграла снова, и очень громко. Ее бросились утешать, успокаивать, развлекать. Все-таки что-то еще оставалось. Она это знала. Не так уж все 'безнадежно. Просто нашло на 'неё, захотелось наконец в кои веки выложить ему все. И вот что получилось. Ничего сказать толком не успела, только праздник испортила всем. Но все- таки что-то оставалось. Можно поехать к нему через день два, или через неделю, поехать, сказать, что была неправа если даже двадцать, или тридцать - дело не в числе встреч, - если даже столько, ведь он прав, это, конечно же; немало. Разве она не понимает? Главное не это. Не это главное. Ведь все когда- нибудь кончается, и ничего не бывает всегда...
Она глядела на дверь, в которую он вышел, и тихо плакала.
А он шагал по Арбатскому проспекту, шагал не спеша, потому что некуда было теперь спешить, шел с вконец испорченным настроением, и тут вдруг он подумал, вернее, почувствовал внезапно, и это было, как неожиданный одинокий порыв ветра в застоявшемся летнем воздухе, - все-таки что-то еще оставалось...
Перед глазами у него то и дело возникало ее красное платье. Вырядилась, дуреха, думал он сердито и все старался отогнать это щемящее душу грустное видение, этот бессловесный, робкий порыв к счастью,
