Фауст восклицает:
La mich an ihrer Brust erwarmen: ...
(Дай мне тепла ее груди:... (ч. 1, сц. 14))
Цензор нашел выход:
La mich in ihre Augen schauen: ...
(Дай мне взглянуть в ее глаза:...)
В другом месте Мефистофель подбадривает Фауста:
Ihr sollt in Eures Liebchens Kammer,
Nicht etwa in den TodI
(Ведь в комнату к красотке милой,
А не на казнь тебя зовут! (ч. 1, сц. 14))
Это никак нельзя было оставить в таком виде. Порядочные дамы еще подумают, что в ее комнате Фауст воспользуется случаем и... Тем более, что об этом свидетельствует ребенок, брошенный впоследствии в воду. Но настолько недвусмысленно выражаться, по возможности, все же не стоит. Решение:
Ist's nicht, als ob Euch Leid geschahe,
Ihr sollt in Euren Liebchens Nahe.
(Греха, не бойтесь, здесь не будет,
Вблизи любимой ты пребудешь.)
(Здесь и далее цензорскую правку цитирую по: Houben Н. Н. Der polizeiwirdige Goethe. Berlin, 1932.-- Примеч. пер.)
Мефистофель не имел права сказать даже: 'Nun, heute nacht -- ?' А только: 'Nun, heute -- ?' (Так нынче ночью -- ? (ч. 1, сц. 16) Так нынче -?) Стыдливый цензор бесстыдно переписывал местами целые строфы, периоды. На сцене, публично, Фауст не смел так выражать любовное томленье:
Ach, kann ich nie Bin Stiindchen ruhig dir am Busen hangen
Und Brust am Brust und Seel in Seele drangen?
(Ужель когда-нибудь смогу
Ласкать хоть час покойно твои перси
И грудью в грудь, душою в душу вдеться? (ч. 1, сц. 16))
Ну и распутство! Публично ласкать женские груди, да еще целый час! Будь ты, доктор Фауст, добродетельней:
Ach, kann ich nie
Ein Stundchen ruhig bei dir sein,
Und ungestort wir beide nur allein,
Man hat sich doch so manches Wort zu sagen,
Das keinen Zeugen will!
(Ужель смогу когда-нибудь
Пробыть с тобой хоть час покойно,
Чтоб -- никого, лишь мы с тобою двое,
Так много нам сказать друг другу надо,
Что всяк здесь лишний.)
Брезгливому цензору претили, конечно же, и крошечные домашние твари, которых Гете не смущается открыто называть блохами. Но так как песню Мефистофеля о блохе, спетую в погребе Ауэрбаха в Лейпциге, выбросить полностью он все же не мог, то смягчил по крайней мере то, что задевало королеву.
Und Herrn und Frauen am Hofe,
Die waren sehr geplagt,
Die Konigin und die Zofe
Gestochen und genagt.
(И вельможи, и придворные фрейлины
Страшно мучились и изнывали (от этой блохи),
Королева и горничная
Были исколоты и искусаны (ч. 1, сц. 5))
Цензор зачеркнул 'королеву' и сверху надписал 'хозяйка'. Получилось вполне логично: коль блохи завелись у служанки, они, естественно, перешли и на хозяйку.
РУКОВОДСТВО ДЛЯ ЦЕНЗОРОВ
Раз цензура обращалась так с самим Гете, можно представить, как страдали от нее авторы не столь значительные. Характерно руководство, в котором Хэгелин излагает им самим испытанные на практике принципы деятельности всякого хорошего цензора. Франц Карл Хэгелин, австрийский правительственный советник, сорок лет проработал книжным цензором, а с 1770 по 1804 год, то есть 35 лет, -- театральным цензором в Вене. Этот несчастный 35 лет подряд прочитывал все рукописи и на каждую с бюрократической неукоснительностью писал рецензии. Написанное им руководство свидетельствует о том, насколько подорвал его здоровье тяжелый литературный труд. Опубликованное по случаю двадцатипятилетнего юбилея служебной деятельности Хэгелина руководство представляет собою настоящий справочник цензора (Оригинал руководства достать мне не удалось. Цитирую по замечательной книге X. X. Ховбена: Hier Zenzur -- wer dort? (Здесь цензура, а кто-- там?). Leipzig, 1918). Главные принципы:
Театр -- школа добродетели. Разрешаются, следовательно, только такие пьесы, в которых торжествует добродетель и наказывается порок. Ненаказанный порок несовместим со служением нравственным и поэтическим истинам.
Диалоги должны строиться так, чтобы не скандализировать высоконравственную и благовоспитанную публику. И никаких двусмысленностей. Целесообразно также, чтобы цензор присутствовал на спектаклях самолично, следя за тем, чтобы актеры паузами, жестами или экспромтами не придали безобидным фразам непозволительных смысловых оттенков. Категорически воспрещается выводить на сцене императоров, королей и священнослужителей. Не допускать ни под каким видом пьес библейского содержания. Изымать из диалогов все библейские аллюзии. 'Стар, как Мафусаил' говорить нельзя, заменой могут быть выражения типа 'стар, как Нестор'. Нельзя поминать и мудрость царя Соломона; а ежели идет речь о мудром человеке, то сравнивать его можно лишь с Солоном. Дворянство следует изображать на сцене лишь в выгодном свете. Об угнетении и эксплуатации крепостных говорить нельзя, даже если это действия не самого помещика, а его присных. А ежели паче чаяния актер -- человек благородного происхождения, то в роли его не должно быть ничего, что несовместимо с рангом и достоинством дворянина (В 1822 г. для портретной галереи Бургтеатра с берлинского оригинала была заказана копия портрета актера Иффланда. На оригинале Иффланд был изображен с Красным орденом орла. По повелению свыше копиист не изобразил ордена. Актерам ордена не полагаются). И вообще запрещается выводить, а тем более критиковать представителей высших сословий. Выводить на сцене военных можно лишь с предельной осторожностью. Военную форму можно представлять только обобщенно; носить военную одежду, существующую в действительности, актерам запрещается. В пьесах вместе с тем не должно быть никаких событий, которые хоть в малейшей степени отпугивали бы простых людей от службы в армии. Особенно необходимо следить за тем, чтобы военные персонажи высоких рангов не были замешаны в любовных историях и прочих нравственных излишествах.
Вообще же любовные истории можно выводить на сцене лишь при условии, что они закончатся браком. За исключением предложений заключить брак, женщины на сцене не имеют права принимать любовные предложения, разве что с умыслом опозорить назойливого кавалера. Разводы в какой бы то ни было связи должны быть изгнаны со сцены раз и навсегда. Все брачные проблемы следует разрешать в пьесах благоприятно; это принципиально, ибо 'в интересах государства способствовать законным бракам и законному деторождению'. Одна из пьес, попавших в руки Хэгелина, заканчивалась щекотливым эпизодом: влюбленная пара заходила в дом. И цензор-патриарх несторианского возраста рассказывает, с какой поистине солоновской мудростью помог он неумелому автору. Вставил в пьесу нотариуса, который вошел в дом вместе с влюбленной парой. Публика, таким образом, покидала театр в уверенности, что там в доме непременно произойдет бракосочетание. Под строжайший запрет попадает все, связанное с политикой. Нечего разглагольствовать на сцене о каких-то правах человека, о каком-то человеческом достоинстве. Эти понятия -- выдумка французской революции и 'модной философии'. Свобода, равенство и прочие подобные выражения не следует употреблять даже тогда, когда автор борется против этих 'современных' понятий. Частое подчеркивание их может привести к тому, что публика к ним привыкнет. Политических деятелей классической античности выводить разрешается, но истории, подобные убийству Цезаря, ссылке Тарквиния, и прочие в том же духе недопустимы ни в коем случае. Такие слова, как угнетение, деспотизм, нужно беспощадно вычеркивать.
СВИРЕПСТВА КРАСНОГО КАРАНДАША
Сочинение Хэгелина --
