- Кто меня заказал?
Некоторое время висела тишина, потом майор укоризненно вздохнул и проверенным чекистским приемом резко хлопнул киллера по ушам сложенными 'лодочкой' ладонями. От страшной боли тот завыл, но тут же получил удар в солнечное сплетение, очень чувствительный.
- Не будь хамом, подумай о соседях.
Стеклорез задохнулся от невыносимой муки, корчась, прокусил губу. А когда смог говорить, судорожно прохрипел:
- Все равно тебя, сука, уроют.
- Так, так, значит, доброго отношения ты не понимаешь. - Сарычев сделался задумчив, снова запихал в рот Стеклорезу половую тряпку и, распоров ему штаны, прицелился отрезать то, что было справа. - Ну, теперь не обижайся...
Стеклорез же, вспомнив о прелестях блондинки, всхлипнул, задергался в ужасе, и его мочевой пузырь не выдержал.
'Ага, клиент дозрел'. - Майор брезгливо глянул на потянувшуюся по ноге киллера струю, скверно усмехнулся и вытащил кляп.
- Ну?
- Гранитный меня послал, у него контракт на тебя. - Калинкин выплюнул набившуюся с тряпки грязь, засопел от ненависти и жарко зашептал: - Отпусти, денег дам, сколько есть! Тачку возьми, только не 'трюми', жить дай.
В голосе его слышалась мольба, глаза ищуще бегали по лицу майора, но тот оставался совершенно равнодушен.
- Сейчас позвоним этому твоему Гранитному. Скажешь, что все в порядке, что скоро будешь. Давай телефон.
Свой приказ Сарычев подкрепил 'крапивой' - легким ударом кончиками пальцев по мужской гордости, и Калинкин, сдавленно охнув, вспомнил номер сразу. С Гранитным он был до предела лаконичен, пообещав, как и учили, скоро быть.
- Давай, давай, - обрадовался тот, - сейчас нашинкую зелень. Ну все, жду...
- Молодец, - похвалил майор и стремительным движением всадил джагу Стеклорезу между ключиц. - Отдыхай.
В горле у Калинкина забулькало, изо рта хлынула кровь, и Сарычев увидел, как человеческая суть его стала отделяться от тела. Бесформенная, мятая, похожая на разбухший бублик(1). Тотчас стремительно вращающийся вихрь подхватил ее и повлек ко входу в длинный туннель.
1 По описаниям видящих, энергетическое образование, называемое душой, имеет антропоморфную форму только у достойных людей.
- В добрый путь, - скривился майор. Не вынимая ножа из раны, он вдруг вытянулся, напрягся и
голосом Яромудра стал нашептывать что-то на древнем языке священных рощ, призывая неведомые силы помочь ему. Где-то далеко чуть слышно прогремел гром, потом раздалось завывание ветра, и по безжизненному телу Стеклореза пробежала дрожь. Через мгновение оно страшно, неестественно выгнулось.
- Об! Об! - не отпуская рукояти ножа, громко выкрикнул Сарычев, резко, с шипящим звуком выдохнул и выдернул клинок из раны. Раздалось невнятное бормотание, будто пьяный заворочался во сне, глаза Калинкина открылись, и какое-то подобие животной жизни засветилось в них. Однако лишь подобие - все человеческое было мертво в нем. - Сейчас ты встанешь, пойдешь к своей машине и быстро поедешь. - Голос майора звучал повелительно и резко, как удар бича, а руки сноровисто освобождали Стеклореза от пут. - И путь твой закончит твердь
предначертанного.
Сарычев быстро начертал в воздухе Великий Знак Прави и удерживал его до тех пор, пока жмуряк не поднялся из ванной и не направился ко входной двери. С отвращением ощутив холод мертвых пальцев, майор вложил ему в руку ключи от 'мерса' и, выглянув в окно, увидел вскоре, как неуклюже, переваливающейся походкой киллер медленно бредет к своей машине. Мощный двигатель легко завелся, бешено взревел, и, взметая спег широкими колесами, 'сто восьмидесятый' скрылся в стылой мгле.
В это время президент, господин Карнаухов, изволили ужинать в одиночестве. Откровенно говоря, без аппетита. От рождения здоровье у него было так себе, а тут еще две ходки за баландой, стрессы плюс нелегкое восхождение к пику карьеры - все это давало о себе знать. Приходилось жрать все пресное, протертое, безвкусное, ни грамма соли, ни капли алкоголя - с язвой шутки плохи. Скорбно Василий Евгеньевич глотал похожий на теплую блевотину суп-пюре 'Кнорр', давился диетическими витаминизированными сухариками и страдал от ощущения собственной неполноценности невыразимо. Чтобы хоть как-то взбодриться, он кликнул Люську-тощую. Как секретарша она была ноль, зато по женской части - всепогодно трехпрограммная. Решив, что Стеклорез в случае чего и подождать может - не боярин, Гранитный сказал сурово:
- Распрягайся.
Подчиненная его к своим обязанностям относилась серьезно, а потому белья не носила. Она быстро стянула облегающее трикотажное платье и, оставшись в одних только туфлях-лодочках, со знанием дела склонилась к начальственной ширинке. Но то ли день сегодня был тяжелый, то ли вспышка какая на солнце, только мужская гордость Василия Евгеньевича упорно не желала просыпаться, и раздосадованный Гранитный надавал секретарше оплеух по накрашенной морде:
- Ничего толком делать не умеешь, сука грязная! Уволю!
Пришлось звать на подмогу Люську-толстую, и вдвоем девушки с грехом пополам хозяйство президента все же таки раскочегарили. Только-только Василий Евгеньевич собрался взгромоздиться на распростертую на столе трехпрограммную секретутку, как за окном раздался мощный взрыв. Грохнуло не слабо, на стекле сразу же заиграли отсветы пламени. Вот ведь оказия-то... Все усилия подчиненных мгновенно пропали даром, и, твердо уверившись, что день сегодня для любви не задался, Гранитный их выпер, а сам, раздвинув жалюзи, припал к морозному стеклу. Внизу было чертовски интересно - какой-то лох обнял бетонный столб на такой скорости, что тачка от удара взорвалась. И сейчас горела ярким пламенем. Пропустить такое зрелище было никак невозможно даже человеку, не страдающему пироманией. Так что Василий Евгеньевич застегнул штаны и накинул пропитку.
- Судак, со мной, - приказал он гвардейцу-охраннику, закурил 'Мор' и поспешил на кострище.
Однако полюбоваться не успел, пламени уже не было - сволочи-пожарные весь кайф обломали.
- Вот гниды, не сидится им. - Гранитный помрачнел, подтянулся поближе, и ему вдруг стало вообще не до зрелищ - что-то уж больно подозрительно знакомыми были колесные диски на лайбе потерпевшего... Титановые, в форме еврейской шестиконечной звезды, такие стояли на 'мерседесе' Стеклореза. М-да, странно, очень странно... Между тем пожарные свою работу закончили, изгадив все пеной, и стали дожидаться ментов. Гранитный смог подойти совсем близко. Глянул на закопченный задний номер, выругался про себя и отбросил все сомнения в том, что обгоревший труп в машине - Калинкин. Вот, сука, ешь твою сорок неловко через семь гробов, ну и денек!
А любопытствующей, мать ее за ногу, общественности тем временем вокруг собралось уже немерено, и обшмонать тачку в поисках калгана не было уже никакой возможности. 'Непруха, голимая непруха'. Горько сожалея, что дело наполовину прокололось, Василий Евгеньевич закурил, задумался и стал усиленно изыскивать пути отначивания невыплаченной части гонорара. Положа руку на сердце, сам погибший был ему абсолютно до фени.
Ленинград. Развитой социализм. Осень
Адвокатом у Титова был моложавый крепыш в хорошем югославском пиджаке с розовой, еще только намечавшейся лысиной, чего нельзя было сказать о солидном, колыхавшемся при ходьбе брюхе. Он уже заранее со всем смирился - коню понятно, с такого клиента ничего, кроме головной боли, не поимеешь, а прочитав обвинительное заключение, и вовсе загрустил, однако держался молодцом, утешал все: 'Ничего, ничего, 'сто четвертую' натянуть - тут делать нечего...' В голове у него была страшная мешанина из мыслей о седьмой модели 'Жигулей', деньги за которые надо было отдать еще вчера, о стройной брюнетке Мане, у которой от него двойня, о каком-то там Остапе Абрамовиче, отбывающем намедни за кордон. Каких-либо идей относительно предстоящего процесса не наблюдалось вовсе, и аспиранту вдруг очень захотелось медленно вспороть своему защитничку брюхо и глянуть, что же там внутри? Но он ограничился лишь
