последним при редких случайных встречах продолжали быть вполне дружественными. Весной и это изменилось. Сухомлинову удалось добиться развода четы Бутович и жениться на своей сожительнице; муж ее не соглашался на развод, и для получения его Сухомлинову пришлось, по-видимому, прибегнуть к подлогу документов; кроме того, государь произвел давление на Синод. Таким образом, Сухомлинов вышел из крайне неудобного положения министра, открыто живущего с любовницей, притом на казенной квартире. Первый муж этой дамы, Бутович, был двоюродным братом Ольги Александровны, которая поэтому хорошо знала ее и, кроме того, по Киеву знала самого Сухомлинова. Последний поэтому надумал познакомиться с нами, чтобы доставить своей жене, положение которой продолжало оставаться двусмысленным, какой-либо круг знакомых, и для выяснения возможности такого знакомства к нам был командирован князь Андроников, ставший близким человеком к Сухомлинову.
Андроников, предупредив по телефону, приехал к нам вечером 8 мая и предложил мне вопрос, предполагаем ли мы вести знакомство с Сухомлиновыми, ввиду предстоявшей женитьбы моего тестя на Ольге Александровне? Я ему категорически ответил, что я, а тем более моя жена не можем бывать в одном доме с бывшей содержанкой, а теперь женой Сухомлинова. Андроников, по-видимому, вовсе не ожидал такого ответа и, когда за чаем увидел мою жену, сказал и ей, с каким вопросом он обратился ко мне. Я тотчас повторил жене уже данный мною недвусмысленный ответ. Андроников сказал, что он в таком смысле ориентирует Сухомлинова. Последний, действительно, к нам не приезжал; после того мы с ним продолжали встречаться, по внешности вполне дружественно.
Довольно любопытно, что с того же времени почти совсем прекратились всякие отношения с Андрониковым - вероятно, неудача его миссии сильно повредила ему в глазах Сухомлинова; кроме того, он увидел, что я выступил так резко против своего преемника, бывшего тогда в большой силе, очевидно отказываюсь от всяких карьерных помыслов и влияния и не могу больше быть ему полезным*.
Летом мне все же пришлось иметь письменное объяснение с Сухомлиновым по довольно курьезному поводу. На дачу к Ольге Александровне приехала ее родственница, Наталья Илларионовна Червинская, пристроившаяся к Сухомлиновым с миссией выяснить - правда ли что я распускаю плохие вести про Сухомлиновых? Чтобы покончить с этим делом, я 29 июля написал Сухомлинову:
'Дорогой Владимир Александрович.
Ольга Александровна Холщевникова только что передала мне неприятную весть, что до Вас дошли сведения о том, что я отзывался плохо о Вашей личности, притом на основании сведений, полученных мною от Ольги Александровны. Сплетен по Петербургу ходит вдоволь, но этой Вы, по-видимому, придали известную веру, так как супруга Ваша поручила Н. И. Червинской переговорить о ней с Ольгой Александровной.
Вследствие этого, считаю долгом заверить Вас самым категорическим образом, что я от Ольги Александровны никогда не слыхал ничего дурного ни про Вас, ни про Вашу супругу. Что же касается личных моих отношений к Вам, то они остались неизменно такими же, какими были полтора года тому назад, - да и трудно придумать какую-либо причину к их изменению!
Вам хорошо известно, что я уже почти полтора года прячусь от публики, нигде не показываюсь, не вижусь почти вовсе с бывшими своими сотрудниками и делаю все, что возможно, чтобы вовсе отойти в сторону от всех текущих дел: я вполне доволен своим положением, мне ни от кого ничего не надо, я тщательно это показываю и в особенности избегаю всего, похожего на какую-либо интригу против своего преемника, поэтому избегаю всяких разговоров про Вас лично и о военных делах вообще.
Поэтому усердно прошу Вас, раз навсегда не верить сплетням, подобным той, которая заставила меня взяться за перо.
С совершенным уважением Вам преданный А. Редигер'.
В ответ я получил следующее письмо от 1 августа 1910 года:
'Дорогой Александр Федорович.
Действительно, по Петербургу, как Вы верно говорите, вдоволь ходят сплетни; самое правильное, конечно, не придавать им никакого значения, раз это именно сплетни. Но когда из разных источников предупреждают человека и указывают ему - кто и что о нем говорит нехорошее, то всякий поймет естественное побуждение обратиться к тому лицу, на которое при этом указывают, как на источник злословия. Так и поступила моя жена, которая даже и писала по этому поводу Ольге Александровне.
Относительно наших с Вами личных отношений, могу Вам ответить тем же, т. е., что я не сомневаюсь ни на минуту, что они остались наилучшими, какими всегда и были, ибо считаю Вас человеком правдивым, порядочным и не способным на клевету и распространение инсинуаций. Очень рад, что письмо Ваше подтвердило это.
С искренним уважением Вам преданный В. Сухомлинов'.
Письма эти я воспроизвожу потому, что в моем письме было определенно изложено то положение, которое я занял - возможно полное отстранение от текущих дел Военного министерства. При сердечности внешней формы писем, от них все же веяло холодком. Обменом этих писем закончился этот инцидент; зачем Сухомлинова командировала свою родственницу, мне осталось неясным - из любопытства или для новой попытки установить знакомство?
Хотя я уже был не у дел, ко мне все же продолжали обращаться со всевозможными просьбами. Так, в начале года Каульбарс, уволенный от должности командующего войсками в Одессе, просил меня выяснить причину его увольнения и почему его не назначили в Государственный Совет? Я не имел возможности удовлетворить его любопытство; но его увольнение меня не удивило, так как государь еще в конце 1905 года предполагал его уволить*.
Рыковские также просили меня заступиться за их зятя, подъесаула Попова. Попов служил в 6-й Донской батарее Гвардейской конно- артиллерийской бригады; батареей командовал его свойственник (одноутробный брат его жены), полковник Чеботарев, с которым его отношения были натянуты по семейно-имущественным причинам. Чеботарев дал Попову аттестацию довольно строгую, но настолько мотивированную, что командир бригады, генерал Орановский, счел нужным заявить о неполном служебном соответствии Попова, что, согласно закону, лишило его права на производство на открывшуюся вакансию. Рыковские просили меня помочь в этом деле; я мог лишь обратиться к Газенкампфу с просьбой посмотреть, не было ли тут совершено несправедливости на почве личных отношений свойственников? Газенкампф, познакомившись с делом, признал, что в аттестации, данной Чеботаревым, достоинства и недостатки Попова были изложены в столь беспристрастном тоне, что он и не подозревал о существовании между ними натянутых личных отношений. Ближайшее начальство о них знало* и все же утвердило аттестацию, сделав вытекающий из нее вывод. Таким образом, все было в порядке, и Попов лишь имел право просить о производстве расследования для доказательства неправильности аттестации, но он этого не сделал, а подчинился судьбе и остался в батарее.
В начале этого года у меня была переписка с очень дальним родственником, инженером Heinrich Karl Roediger в Штутгарде, интересовавшимся судьбами русской ветви нашей семьи. По его словам, нашим общим родоначальником был Петр Редигер (1640-1698 гг.); я произошел от его пятого сына, Иоанна-Георгия (1674-1745 гг.), он - от восьмого, Иоанна (1681-1768 гг.), а ветвь во Франкфурте - от девятого, Иоанна-Мартина (1683-1735 гг. ). По его просьбе я ему сообщил возможно полные сведения о моем деде и его потомках и о возведении нас в дворянское достоинство и послал ему акварельную копию нашего герба.
Перед закрытием сессии Совета членам его было предложено совершить две экскурсии в Кронштадт для ознакомления с находящимися там учреждениями флота и с крепостью; я принял участие в общих поездках 1 и 7 июня. Ходили мы оба раза на яхте морского министра 'Нева', причем, каждая поездка продолжалась по 9-10 часов. При стоявшей тогда жаркой погоде эти поездки были очень приятны. Они были также весьма интересны. В первую поездку мы осмотрели некоторые портовые учреждения, а во вторую - мы были на форте 'Константин' и на новых батареях на рифе, и в Инониеми; последняя (а также батареи за Ораниенбаумом) была начата еще при мне для обстрела тех уширенных мест фарватера, где неприятельские суда могли циркулировать, обстреливая крепость. Инониеми, а также ближайшая стоянка для флота, Бьеркэ, лежали в пределах Финляндии, поэтому в это время возник проект присоединения этой части Выборгской губернии к России, но потом как-то заглох.
На дачу мы переехали 19 июня, а через неделю на соседнюю дачу переехал И. В. с женой. Мирбахи жили от нас верстах в трех. Дачи были небольшие и довольно примитивные, но жили мы в них очень уютно и дружно, много катались на лодке и удили рыбу. Вскоре, однако, выяснилось, что здоровье О. А. требует поездки на воды, а потому она и И. В. 30 июля покинули дачу и через несколько дней поехали через Берлин в Франценсбад. На их дачу переехали, в ближайшее наше соседство, Мирбахи.
Совершенно неожиданно я 14 августа получил от Столыпина уведомление, что на меня возложено особое поручение; сообщение гласило:
'Государь император, признав необходимым принять меры к наилучшей постановке строительного дела в морском ведомстве, в видах скорейшего воссоздания нашего боевого флота, высочайше повелеть соизволил: поручить членам Государственного Совета инженер-генералу Рербергу, генералу от инфантерии Редигеру и тайному советнику Дмитриеву обследовать в хозяйственном и административном отношениях деятельность Главного управления кораблестроения и снабжений, казенных морских заводов и портов, с тем, чтобы
