ее в большую плетеную корзину. Я помогу вам вынести ее из дома, а вы увезете... Я не горю восторгом и не рвусь приступать к осуществлению этой программы. Вам не нужно объяснять почему, верно? Я хмурю брови и принимаю вид Грозы Чикаго. - Мне не очень нравится таскать на себе жмуриков в корзинах. Лучше вынесем киску на руках, как будто она упала в обморок, и в таком виде уложим в тачку... - Ну да,- усмехается тощий,- чтобы ее увидели соседи или прохожие, не говоря уже о консьержке... - А как вы ее притащили утром? - В корзине... - А! Это у вас лривычка? Я говорю себе, что малышка должна быть на редкость крепкой, если смогла пережить путешествие в плетеной корзине после перенесенной операции. Сейчас дела начнут ухудшаться, потому что ради спасения Клод мне придется стать злым. Раздается новый телефонный звонок. Вердюрье возвращается в свой кабинет. Мне бы хотелось последовать за ним, но это слишком рискованно. Отсутствует он не очень долго. Ожидая его, я поглаживаю рукоятку моей пушки. В случае если ему звонит Анджелино, начнется нечто, не поддающееся описанию... Когда он возвращается, вид у него спокойный. - С женщинами всегда одни неприятности,- ворчит он. Из чего я заключаю, что он полаялся со своей бабой, и успокаиваюсь. - Ну,- говорит он мне,- вы действительно хотите вынести ее на руках? - Да, я предпочел бы это. - Не забывайте, что ее разыскивают. Это большой риск. Не думаю, что шеф согласился бы с этим. Он улыбается. Однако! Каким добрым ко мне он вдруг стал. Каких-то две минуты назад разговаривал резко и повелительно, а тут ни с того ни с сего сделался приторно-сладким, как гранатовый сироп. Мое удивление не успевает развиться. Вердюрье вытаскивает из внутреннего кармана пиджака свинцовую дубинку, обтянутую кожей, и отвешивает мне по башке. Я пытаюсь парировать удар, но уже слишком поздно. Я ныряю в черноту.
Глава 17 Должно быть, я получил крепкий удар по табакерке, потому что, когда прихожу в себя, вокруг меня стоят несколько человек. Я их не вижу: нет сил открыть глаза, но чувствую, как они ходят вокруг меня. Ноги... Ноги... - И тут,- произносит Вердюрье,- мне позвонил тип, выдавший себя за босса. Акцент... голос... Он что-то сказал по-итальянски Альде, потом спросил: 'Мой приятель у вас?' Я ответил, что да. Он сказал: 'Сделайте все с ним вдвоем, у меня нет времени...' - Вердюрье заканчивает:- Он стал спорить о том, как выносить девчонку. Я хотел, чтобы он тащил ее в корзине, а он хотел вынести ее живой на руках... Черт, так это и есть Сан-Антонио! Он в ярости пинает меня ботинком по ребрам. - Он меня чуть не провел,- добавляет он.- Если бы шеф не позвонил... Молчание. У меня жутко болит череп. Такое чувство, что от него отпилили половину. Вердюрье шепчет: - Ну и что будем с ним делать? - Надо подождать, пока он придет в себя,- отвечает голос. Этот голос я прекрасно знаю - он принадлежит Рюти. Он продолжает: - Патрон хочет его ликвидировать. Говорит, что ему надоело натыкаться на него каждую секунду. Этот легаш - кузен дьявола, честное слово! Невозможно знать, чего у него в башке... Анджелино хочет, чтобы перед тем, как шлепнуть, его допросили. Говорит, что очень важно узнать, что ему известно. Он беспокоится, во-первых, насчет статуи, а во-вторых, о деле на Сен-Лазаре... Но об этом он ничего знать не может, каким бы башковитым ни был... Однако лучше убедиться. Я чувствую, что какой-то тип садится рядом на корточки и осматривает меня. Это Рюти. - Ну ты ему и саданул!- восклицает он. - Ничего,- отвечает Вердюрье,- у этих гадов крепкие черепа. - Сходи за водой,- советует еще один голос. - Может, лучше подпалить ему лапы?- предлагает Вердюрье.- Кажется, это приводит в чувство в два счета... По-моему, самое время подать признаки жизни, если я хочу избежать новых неприятностей. Я вздрагиваю, шумно вдыхаю через нос и наконец ценой неимоверного усилия открываю глаза. Их трое. Стоят, наклонившись надо мной, как над колодцем. Вид у них совершенно не нежный. Глаза похожи на раскаленные гвозди, которыми они хотели бы меня проткнуть. - Ну, очухался?- усмехается третий, которого я не знаю. Я вижу его плохо, различаю только колеса с подошвами, толстыми, как тротуар. Мне удается приподняться на локте. В голове гудит турбина и блестят искры. Сильно хочется блевануть. Я закрываю глаза, потому что башка начинает крутиться, как домик чудес ярмарочного аттракциона. - Знаменитый комиссар не очень крепок,- усмехается Вердюрье. У меня нет сил обижаться на него. Во мне не осталось ни ненависти, ни ярости, ни намека на любое другое сильное чувство. Открываю глаза снова. Искры становятся менее яркими, головокружение прекращается. Я сажусь на пол и подношу руку к голове. Кожа на месте удара содрана, и кровь стекает по шее на мои шмотки. Мой костюмчик приказал долго жить. Сначала порвались штаны, теперь клифт весь в кровище... Я был неправ, когда решил в одиночку охотиться на банду этого чертова макаронника. Надо было взять с собой помощников. Но сейчас плакаться уже слишком поздно. - Что-то ты поблек, старина,- замечает Рюти.- Сидишь как в воду опущенный... Что же стало с крутым комиссаром? Он наклоняется, берет меня за плечи и заставляет сесть прямо. Только тогда я понимаю, насколько сильный удар по балде получил. Если бы этот придурок не поддерживал меня, я бы растянулся на полу. Второй, парень в ботинках с толстыми подошвами, берет меня за одну руку, Рюти - за другую, и они на пару тащат меня в ванную, где сажают на стул из металлических труб и привязывают к нему нейлоновой веревкой, на какой сушат белье. - Значит, так,- излагает мне Рюти,- ты нам расскажешь все, что знаешь... Вернее, что знают твои начальники, потому что тебя мы в расчет уже не берем. Предлагаю тебе маленькую сделку. Ты по-доброму, честно все нам расскажешь, а я кончаю тебя сразу, пулей в котелок. Если начнешь упрямиться, применим жесткие меры.- Он показывает на своего приятеля:Видишь этого типа? Смотрю. У этого малого необычные не только подошвы. Морда тоже заслуживает внимания. У него такая корявая по форме голова, будто мамочка рожала его в овощерезке. Нос повернут к правому уху, а глаза посажены так близко, что находятся практически в одной орбите. Этот тип - мечта Пикассо. - Хорошо разглядел?- интересуется Рюти. - Да,- бормочу,- он того стоит. - Это чемпион по выколачиванию признаний... Он умеет так спрашивать, что ему невозможно не ответить. Если бы он занялся статуей Свободы, она бы обвинила себя в том, что разбила Сауссонскую вазу. Тот, кажется, в восторге от этой характеристики. Она для него как грамота, подтверждающая дворянское происхождение. Он с важным видом подходит ко мне. - С чего начнем?- спрашивает он Рюти. - Со статуи... - Что ты знаешь о статуе?- спрашивает меня корявый. Он стал омерзительным переводчиком. Он разговаривает на языке пыток, и, выходя из его раздутых губ, слова приобретают новый смысл. Я не отвечаю. Жду, сам не знаю чего... Вернее, знаю не очень хорошо: вдохновения, возвращения удачи, той самой удачи, о которой я вам недавно говорил и которая вдруг прервала со мной связь. Кособокий хватает мою левую руку. В его пальцах пилочка для ногтей, которую он вгоняет мне под ноготь. На вид это совершенно безобидная штуковина, а как заставляет запеть! Я издаю крик, который, кажется, вызывает у него восторг. Если бы этот садист мог разрезать на куски половину населения Парижа, он был бы на седьмом небе от счастья. - Будешь говорить? Его склеенные, как сиамские близнецы, глаза пристально смотрят на меня, на лбу от возбуждения выступает пот, а улыбка вогнала бы в ужас любого вампира. - Да... Молчание. - Ну так начинай, мы тебя слушаем,- говорит он. Я начинаю: - Попрыгунья Стрекоза лето красное пропела; оглянуться не успела, как зима катит в глаза. Красавец не особо силен в литературе и, наморщив лоб, смотрит на Рюти и Вердюрье. - Чего это он несет?- спрашивает он. Вердюрье слегка улыбается: - Он принимает тебя за идиота. Если ты действительно можешь заставить говорить даже инвалидное кресло, я замолкаю. Палач на толстых подошвах издает носом странный звук, напоминающий первые вокальные упражнения моло-дого петуха. - Ну ладно!-ворчит он.-Ну ладно! Он роется в карманах и достает маленькие ножницы, блестящие в электрическом свете, как хирургический инструмент. Они очень хорошо заточены, а концы заострены. - Что ты собираешься делать?- спрашивает Рюти. - Увидишь. У Вердюрье горят глаза. Зрелища такого рода ему явно по душе. Гораздо интереснее, чем в кино, и намного дешевле. - Ты все-таки объясни, что собираешься делать,- советует он.- У легавого наверняка хватит воображения представить, что его ждет... Самую малость, чтобы дать общее представление. Кривомордый садист скалит зубы. Они у него тоже необычные: острые, как у акулы, и посажены друг от друга намного дальше, чем глаза. - Значит, так,- излагает он, щелкая ножницами, как парикмахер,- на руке есть одно место, которое кровоточит меньше, чем остальные. Я воткну туда ножницы и вырежу кусок мяса. - Очень смешно,- одобряет Вердюрье.- И, обращаясь ко мне:- Он шутник, правда? Надо сказать, я немного бледноват. По крайней мере, должен быть таким. Я в отчаянии смотрю по сторонам. Но что я могу сделать с привязанными к стулу руками и связанными ногами? Урод наклоняется и задирает мой рукав. Его лицо в десяти сантиметрах от моего. На меня накатывает волна ненависти, и это доказывает, что мой бойцовский характер берет верх. У меня осталось очень ненадежное оружие зубы. Им я и воспользуюсь. Я тщательно готовлюсь, потому что, если промахнусь я, он не промахнется. Немного наклоняю голову, чтобы мой лоб не наткнулся на его подбородок, и бросаюсь вперед, открыв рот. Я никогда не был неловким. Чувствую под зубами хрящи его гортани. Во рту у меня острый и противный вкус его кожи, на губах уколы от его щетины. Закрываю глаза, чтобы не видеть эту отвратительную кожу цвета прогорклого масла, и изо всех сил сжимаю челюсти. От его вопля в голове у меня расходятся вибрирующие волны. Мои клыки продолжают вгрызаться в его тело.
