города... Я машинально пробегаю глазами список... и внизу колонки останавливаюсь, пораженный. В одной из ячеек читаю: 'Двадцать семь'. Элитарное кабаре. Танцы, развлечения. Льеж, улица Бургомистра Постена, дом 27'. Музыку, ребята! Жизнь продолжается! Как и вчера, я бегу в камеру хранения, сдаю чемодан, вскакиваю в тысячепервое такси и во всю силу легких требую отвезти меня на улицу Бургомистра Постена, к дому двадцать семь...
Глава 19 Флаг по ветру, шпаги наголо! Пусть я рискую окончательно рассобачиться со Стариком, еще раз пропустив поезд, но это, по крайней мере, будет не напрасно. Я в удовлетворительном состоянии. Все мои тревоги, ошибки и слабости отброшены. Мне наплевать на фактор времени! Сейчас только одно имеет значение - полный успех! И я добьюсь его, если меня до этого не прикончат... Выскочив из тысячепервого такси, я смотрю на дом номер двадцать семь. На его белом фасаде намалеваны две огромные цифры. Заведение закрыто. Оно открывается только по вечерам. Представляю себе: дешевый зал, три унылых музыканта и 'широко известная звезда радио и грампластинок', пытающаяся произвести эффект 'уже слышанного', имитируя манеру знаменитых исполнительниц. Из скромного заведения не доносится ни единого звука, не видно света. Я сворачиваю на боковую улицу, ища черный ход, нахожу его и вхожу внутрь благодаря моей отмычке... Унылый серый коридор ведет в другой коридор, намного шире первого, почти холл. С одной стороны этой буквы 'Т' находится зал '27', полностью соответствующий моим представлениям. Напротив зала располагаются служебные помещения: гримуборные, туалеты, кабинет, кухня... Я рыскаю повсюду, вынюхивая, высматривая, ощупывая... Если заявится владелец, начнется громкий возмущенный крик. То, чем я сейчас занимаюсь, называется 'незаконное проникновение в помещение путем взлома'. А взлом, даже не сопровождаемый кражей, дает вам право на фасолевую баланду. Но мне на это плевать... Внутри действительно никого нет. Ни души. Даже уборщицы, пришедшей навести порядок... Никого! Пустыня... Я иду в кабинет порыться в бумагах. Обычная деловая документация... Я в ней разбираюсь с пятого на десятое, потому что не имею особых способностей к бизнесу. Вся она составлена на имя Франца Шинцера... Если я не совсем отупел, то это немецкая фамилия, а шестерка из отеля 'Тропик' мне только что сказал, что его 'допрашиватель' говорил с немецким акцентом. Я уже собираюсь уходить, когда улавливаю слабый звук... Прислушиваюсь. Все тихо... Наверное, показалось или звук шел снаружи... Да, со двора... Это был металлический скрежет. Все-таки я иду на кухню проверить, не заблудился ли там какой-нибудь поваренок. Нет... Я стою в нерешительности. Звук больше не повторяется... Я жду еще секунду, натянутый, как скрипичная струна. Может, это было самовнушение? Мне снова слышится скрежет, только более тихий, чем в прошлый раз. Кажется, он идет из подвала... Поискав, я нахожу ведущую туда лестницу. Включив свет, спускаюсь в просторное помещение со сводчатым потолком, провонявшее дешевым вином. Подвал кажется пустым. Я говорю 'кажется', потому что это впечатление быстро проходит. Подойдя к нагромождению бочек, я вижу руку, ухоженные ногти которой скребут пыль. Раздвигаю несколько бочек и нахожу малютку Дюбёк, вернее, то, что от нее осталось. На задней части ее черепа страшная рана... Кровь образует под ней густой ковер... Она бледна и слабо моргает. Она еще дышит, но дыхание сдавленное, неглубокое, затрудненное... Я наклоняюсь над ней. Ее угасающий взгляд останавливается на моем лице, и некоторое оживление придает ему жизни. - Мой бедный зайчонок,- шепчу я,- что с тобой случилось? Она шевелит губами, и с них срывается душераздирающий стон: - Мааааам! Я попытаюсь понять. Она так хочет, чтобы я ее понял. - Мадам? Взмах ресниц. - Твоя хозяйка? Новый взмах. - Это она тебя так? Молчание. Губы снова пытаются сделать невозможное, чтобы выразить чувства, бурлящие в агонизирующем мозгу. Я отчаянно вслушиваюсь, остановив даже удары своего сердца, чтобы уловить ее последние признания. - ...другой... - Другой? Ее измученное лицо говорит 'да'. Меня осеняет. - Немец? Хозяин этого заведения... как его?.. Франц какой-то? 'Да',- говорят мне опустившиеся ресницы бедняжки. Я размышляю. - Он заодно с твоей хозяйкой? 'Да',- подтверждают ресницы. Я продолжаю, прерываясь только затем, чтобы поймать ее молчаливое подтверждение: - Это он позвонил тебе сегодня утром? Он хотел, чтобы ты пошла в квартиру получить посылку? Он велел тебе поторапливаться? 'Да'. - Он ждал тебя внизу, в машине? Ты отдала ему посылку, он привез тебя сюда... Твоя хозяйка ждала здесь? Он оглушил тебя? 'Да'. Я понимаю очень многое. - Он уже некоторое время водил знакомство с твоей хозяйкой и Рибенсом? 'Да'. - Это Рибенс, к которому ты питала слабость, устроил тебя к Ван Боренам? 'Да'. - Все трое хорошо ладили? Она не отвечает... Это обычное неудобство со жмурами. Вы с ними разговариваете, а они неподвижно смотрят в другую сторону с таким видом, дескать, плевать мы на вас хотели. Жермен конец... Она больше никогда не будет заваливаться на спину для мужчин... Она легла на нее в последний раз и уже никогда не встанет. Я закрываю ее глаза, потому что нет ничего более гнетущего, чем взгляд мертвеца. Вас рассматривает враг живых. Поднимаюсь... Мне остается только позвонить Робьеру. Теперь я могу сообщить ему достаточно сведений, чтобы он довел расследование до конца... Все понятно: Югетт и ее 'барсик' сговорились с Францем Шинцером и парнем в круглой шляпе, чтобы совместно использовать рогоносца Ван Борена... Это они его убили... А потом... Я перестаю размышлять, остановившись на первой ступеньке... Наверху лестницы стоит толстый лысый тип с недобрым взглядом, угрожающий мне пушкой. Я собираюсь схватить свой шпалер, но он останавливает меня коротким словом: - Nein! Я не знаю немецкого, но понимаю, что он хотел сказать, и моя рука останавливается. Он держит палец на спусковом крючке и, если судить по предыдущим случаям, должен обладать необыкновенной ловкостью в отправлении своих современников в мир, называемый лучшим. Он спускается. Следом за ним идет Югетт, немножко бледненькая и с менее глупым, чем обычно, взглядом... Я отступаю в погреб. - Это он...- говорит Югетт. Франц неприятно улыбается. - Злишком льюбопитний,- говорит он мне, приближаясь с наставленным пистолетом крупного калибра. Он массивный, как башня Сен-Жак. Настоящий бульдозер. Я пытаюсь заговорить, но слова застревают у меня в глотке. - У меня такая работа, что приходится быть любопытным,- выговариваю я. Он делает едва заметный жест, еще больше приближающий ко мне его шпалер. - Это лючший легарств от льюбопитств! Значала 'бум', а бодом тишьина! Ситуация так натянута, что, если бы она закрыла глаз, ей бы пришлось открыть что-то другое. Югетт не выдерживает. - Стреляйте!- вопит она.- Да стреляйте же! Надо кончать! - Ферно!- соглашается лысый. Он держит пушку у бедра, как делают профессионалы. Прощайте, друзья, посадите на кладбище иву, как писал Мюссе. Водитель, в небытие, пожалуйста! Я закрываю глаза, чтобы лучше насладиться путешествием.
Глава 20 Гремит выстрел. Его звук отдается от стоящих в подвале бочек. Это все равно что ударить по клавишам органа, нажав на педаль громкости. Я ожидаю смерти, но крик агонии, следующий за выстрелом - да что я! совпадающий с ним,- издает кто-то другой, а не я. Я спешу открыть моргалы, и что же вижу на лестнице, как раз за милашкой Ван Борен? Типа с двухцветными глазами. Он держит в руке пушку, дымящуюся, как свежевываленный экскремент, и смотрит на Франца, катающегося в пыли с маслиной в котелке. Немцу хана. После нескольких конвульсивных вздрагиваний обезглавленной курицы все его мясо замирает... Этот погреб начинает напоминать фамильный склеп. Югетт Ван Борен кусает себе запястье, чтобы не закричать, и рыдает без слез, бедняжка... Она в полушаге от нервного припадка, но парень, отметеливший меня прошлой ночью, спускается на три ступеньки и сует ей три плюхи в морду. От силы ударов Югетт пролетает остаток лестницы и падает на труп толстого фрица. Я поднимаю ее за крылышко и, чтобы не отстать, тоже влепляю несколько тумаков. Потом отпускаю ее, чтобы заняться парнем. Этот чемпион по-прежнему спокоен. Он убирает свой пистолет и улыбается мне. - Кажется, я подоспел вовремя,- говорит он. - Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь подоспел более вовремя,соглашаюсь я. И все. Мы только смотрим друг на друга, как две статуэтки с фарфоровыми глазами. Он чувствует, что это напряжение не может продолжаться вечно, и использует классический, но всегда безотказно действующий прием: протягивает мне свой портсигар. - Не обижаетесь за ту ночь?- спрашивает он меня. Я беру одну сигарету. - Я был бы очень неблагодарным, если бы стал обижаться после вашего сегодняшнего вмешательства в мою пользу... Он кивает. - Кто вы?- спрашиваю я. Он достает свой бумажник и показывает удостоверение, на котором приклеена его фотография, но, поскольку оно написано на немецком, я ничего не понимаю. - Вы не говорите по-немецки? - Нет, и что гораздо хуже - не читаю на нем. Он убирает свое удостоверение. - Я директор крупного частного сыскного агентства. 'Агентство Глейтца', может, слышали? Оно было знаменито еще до прихода нацистов... А при них сыском занималось только государство... Я действительно слышал о Глейтце. - Это вы? - Это был мой отец... Но я открыл лавочку заново... Вот уже некоторое время я занимаюсь одним... э-э... деликатным делом... Охваченный вдохновением, я спрашиваю: - А! Делом объектива 'Оптики'? Он вздрагивает. - Вы знаете? - Да. - А! Может быть, вы тоже занимаетесь им? - Немного...- вру я. Он пожимает плечами, наклоняется над трупом Франца и обыскивает его. При убитом он находит конверт из плотной бумаги... Разрывает его... Ему в руку высыпается пригоршня брильянтов... Вернее, того, что я принимал за
