бутербродами.
Мы подлетаем к Карачи, когда восхитительная стюардесса с лицом желтым и круглым, как золотое блюдо с рахат-лукумом, приносит мне шифрограмму. Я благодарю и принимаюсь расшифровывать послание Старикана. На это у меня уходит добрых полчаса. А так как у меня нет от вас секретов, я с радостью делюсь плодами своего труда:
'Следов кадиллака на стоянке в Орли не обнаружено тчк Найден ваш Хелдер тчк Это богатый филателист тчк Был другом убитой азиатки тчк У него надежное алиби тчк Никаких новостей о Пино тчк Будьте осторожны во время следствия тчк Если потребуется помощь в Японии обратиться к Жильберу Рульту корреспонденту Франс-Пресс в Токио тчк Ваше дело может быть тесно связано с поджогом японского посольства тчк Удачи не тчк.'
Я перечитываю телеграмму три раза, прежде чем разорвать ее на кусочки и сжечь их, в пепельнице, вмонтированной в подлокотник кресла. Где-то в бесконечных далях рождается новый день. Пассажиры самолета мирно спят. Среди них-таинственный убийца. Но кто он? Нам во что бы то ни стало нужно его вычислить до посадки в Токио. Да, во что бы то ни стало! Я награждаю Берю легким шлепком. Он расшторивает один глаз и издает урчание, которое могло бы возникнуть при падении струи Ниагары в городскую канализацию.
- Что такое?
- Я только что принял решение. Толстяк.
- Мы поворачиваем на 180°?
- Нет.
- А жаль! Я думаю о Берте: она, наверное, волнуется, куда это я запропастился. Я ведь обещал ей мигом вернуться.
- Берю, мы обязательно должны найти убийцу. Мы не можем позволить себе лететь с ним в одной фанере и сидеть сложа ручки.
Толстяк приводит в действие бубенцы своего сомбреро.
- Согласен, но не вижу способа!
- А я вижу!
- Как?
- Попробую расколоть его при помощи записки.
- Как это?
- Увидишь во время следующей посадки.
- Где?
- В Калькутте.
Внимание Толстяка переключается на вопросы географии:
- Калькутта, это в Дании?-не очень уверенно спрашивает он.
- Естественно.
- Так я и думал. Что не говори, а знания остаются? Конечно, всего знать нельзя, но если уж знаешь, то знаешь!
После этих глубоко прочувствованных слов он не отказывает себе в новой порции сна. А что в это время делает ваш восхитительный комиссар Сан-Антонио, мои дорогие? Он вырывает чистый листок из своего блокнота, разрывает его на три примерно равные части и на каждой из них пишет:
'Его арестовали, когда он хотел забрать кадиллак. Все раскрыто'.
Сделав это, я аккуратно складываю послания и прячу их в своем бумажнике до посадки в Калькутте.
Если остановка в Карачи длилась совсем недолго, то в Калькутте мы будем в течение сорока минут, и пассажиры воспользуются этим для того, чтобы размять ноги. Я жду пока они все выйдут, делая вид, что дрыхну, а затем оставляю записки на сидениях подозреваемых нами пассажиров. После этого я спокойно присоединяюсь ко всей честной компании в буфете. Берюрье выясняет отношения с официантом. Узнав, что мы находимся в Индии, он требует для себя антрекот из священной коровы с жареным картофелем, но негодяй-официант протестует и грозится вызвать полицию, чтобы та наказала богохульника.
Я прилагаю все усилия, чтобы уладить религиозный конфликт. Нам приходится довольствоваться стаканом молока тигрицы. Берю негодует. Он говорит, что плевать хотел на этот самолет, что путешествие слишком затянулось и что он схватил насморк. Я поднимаю его дух рассказами о стране Восходящего Солнца. Гейши, рисовая водка! Or моего допинга он начинает светиться. Мы взлетаем.
Со своего места я украдкой наблюдаю за тремя подозреваемыми. Все они реагируют совершенна по- разному. Первый, найдя записку, читает ее и подзывает стюардессу, чтобы та объяснила, что это значит. Второй, развернув записку, показывает её попутчице так, как будто не понимает по-французски и хочет, чтобы ему перевели Наконец, третий, прочитав записон, с невозмутимым видом бросает его в пепельницу.
Мне кажется, что ваш Сан-А пролетел, как фанера над Парижем. В конце концов, на что я рассчитывал? У этих азиатов -потрясающая империя над своими чувствами (империя Хиро-Хито или Шито-Крыто).
Итак, мы находимся на высоте шесть тысяч метров со спящим Берю в домашних тапочках и кучей проблем, которые нужно решить до посадки в Токио.
Что делать, когда мы прилетим в Японию? Я в полной растерянности, друзья! Представьте, что вы, пьяным в зюзю, решаетесь отправиться в путешествие, а затем, очухавшись с похмелья, не понимаете, на кой ляд вы отчудили это.
Время тянется медленно. Летать самолетами весьма приятно, но порой не хватает разнообразия. Я расслабляюсь. Думаю о своей бедняжке Фелиси, которая снова не знает, где ее сын. Правда, я ее предупредил, что могу задержаться, но тем не менее! Моя старушка наверное, ждала меня всю ночь напролет. Вот уж кто должен иметь надежный мотор, не боящийся ночных перегрузок! Так как я незаметно задремал, меня будит легкое оживление рядом с туалетами. Стюардессы проносятся к пилотской кабине. Появляется командир корабля. Я смекаю, что здесь пахнет жареным и поднимаюсь, чтобы ознакомиться с обстановкой на месте. С первого взгляда я понимаю, что тревога мисс Шафран была ненапрасной. Дверь туалета заперта изнутри, а из-под нее в проход вытекает ручеек крови. Командир Лохоямопадмото дергает ручку и зовет по-японски того, кто за дверью. Но ему никто не отвечает. Тогда он обращается поанглийски, по-немецки, по-норвежски, по-конголезски (экс-колониальный бельгийский вариант), по-ацтекски, по- боливийски, по-перуански, пофински, по-болгарски, по-русски, по-украински, по-китайски, покорейски, на канадском английском, на канадском французском, на романском швейцарском, по-испански, по-спаниэльски, по-сеттерирландски, по-бордельски, по-заикайски, по-глухоненецки и при помощи азбуки Морзе. В ответ - тишина...
Думаю, что теперь - слово за делом. Я прошу командира посторониться ,и одним ударом плеча вышибаю хлипкий замок тонкой дверцы.
Перед нашими взорами открывается потрясающая картина.
Третий пассажир, тот самый, который бросил записку в пепельницу, сидит на крышке унитаза. Его руки продолжают сжимать рукоятку японского кинжала, который он мужественно загнал в свой бункер. Вокруг рукоятки обмотан белый платок, уже ставший красным от крови. Парень беспардонно мертв. Желтолицые стюардессы зеленеют, как будто их погрузили в метиленовую синь. Командир Лохоюмападмото выглядит чрезвычайно взволнованным. Впрочем, есть с чего! Он отдает на японском распоряжения своим крошкам и переводит на меня недовольный взгляд.
- Я-журналист,-говорю я-Из агентства 'Франс-Пресс' в Токио. Он кивает головой. - Харакири,- констатирует он.
- Вижу.
Другие пассажиры ничего не успели увидеть.
- Послушайте,- говорю я,- не стоит создавать нервозную обстановку на борту. Что, если мы завернем покойника в одеяло и перенесем его в багажный отсек?
Этим преложением я проливаю бальзам на его рану. Физиономия командира немного просветляется.
- Вы очень любезны, месье.
- Рад помочь вам.
