Одна никчемная трещинка -- всю работу!
Сизифов труд -- вручную на Востоке запускать дизель. Израсходовались люди, разменяли, истратили последний рубль. Тоже чье-то: 'Похоронили мы силы наши под обломками наших надежд'. Двое уже так думают, усмехнулся про себя Семенов,-- ты и Филатов. А может, один ты, погому что Филатов больше ни о чем думать не станет -- он будет вкалывагь, пока сердце не лопнет.
-- Саша,-- негромко позвал Семенов,-- будь другом, приготовь кофе. Покрепче.
Был уже такой случай, когда в мгновение рухнули надежды и малодушно хотелось умеречь. Ну, шурф не в счет, там умирать было стыдно -- из-за собственной глупости, да еще в одиночку. Случилось это много лет назад на Льдине, под самый конец полярной ночи. Двое суток торосы давили, крошили Льдину, ушли под воду кают-компания и дизельная, поломало домики. Двое суток без сна и отдыха по мосткам, перекинутым через трещины, люди таскали ящики и мешки с продовольствием, палатки и оборудование -- спасались от вала торосов. И вот наконец подвижки прекратились, все стихло. Полумертвые от усталости, кое-как установили палатки и только улеглись кто куда, как снова толчок и грохот лопающегося льда. И тут Семенов вывихнул руку. Как это произошло, он не понял, лишь почувствовал удар и дикую, непереносимую боль. А жаловаться было некому, нужно снова таскать ящики и мешки, и он, едва ли не теряя сознание, таскал одной рукой, пока не споткнулся на мостике и не упал в ледяную воду Тогда-то он и готов был умереть, но Андрей не позволил -- подцепил багром за каэшку, удержал на поверхности, вытащил. А дальше было забытье, сон с кошмарами и пробуждение в жарко натопленной палатке.
-- Пей, Николаич.-- Бармин протянул кружку.-- Беру твой метод на вооружение, даже название придумал.
-- Какой метод? -- пе понял Семенов.
-- Мордобой как средство прекращения истерики.
-- Брось,-- поморщился Семенов, прихлебывая кофе.-- А то как врежу...
Они рассмеялись.
-- Кофе, ребята! объявил Бармин.-- Держите кружки.
-- Принимайте гостя!-- послышался голос Гаранина, и в дизельную тихо скользнул Золосан. Шкура его свалялась, морда вытянулась, а хвост, который Волосан всегда так гордо держал трубой, волочился по полу.
-- Как это я забыл!-- ахнул Бармин, доставая из кармана тюбик.-- Ко мне, бедолага! Открой пасть. И не смотри на меня грустными собачьими глазами, срок твоей путевки еще не истек 'О люди, куда вы меня затащили? -спрашивает Волосан.-- Кончайте эту прескверную шутку!' А-а, нравится?
-- Что это у тебя? -- поинтересовался Гаранин.
-- Сгущенное какао с молоком, любимая пища нашего гипоксированного друга. Правда, Волосан? Отреагируй!
Волосан облизнулся, тявкнул по щенячьи и снова раскрыл пасть. Все заулыбались.
-- А ты так умеешь, Веня? -- спросил Бармин.
Филатов продолжал молча пить кофе и шутки не принял.
-- Помнишь Бандита, Андрей?-- Семенов вздохнул.-- Какая любовь была! До сих пор чувствую себя виноватым.
-- Это на Льдине,-- пояснил товарищам Гаранин.-- Был у нас такой рослый лохматый пес Бандит, сибирская лайка. Фокусник и умница вроде Волосана, мог запросто выступать в цирке. И вот однажды Коля Белов, большой любитель сюрпризов, привез нам со станции Челюскин свинку по имени Пышка. Мы думали, начнутся между нашим зверьем склоки, но ошиблись -- Бандит с первого взгляда в нее влюбился, целыми днями сидел у деревянной клетки и лизал Пышкин пятачок. Все-таки животное, а люди -- разве они поймут все, что происходит в собачьей душе? Но время шло Пышка росла на глазах, пора ее готовить на камбуз, а никто не мог решиться -- рука не поднималась. Наконец нашелся один смельчак, пристрелил из карабина. Бандита в тот день 'арестовали', заперли в домике, а когда выпустили -- всю станцию обегал, пока не понял, что не увидит больше своей любимой Пышки. И долго был безутешен, ничего не ел, только снег лизал...
-- А ты? -- упрекнул Волосана Бармин -- Способен ли ты на такую бескорыстную любовь к простой, необразованной пингвинке?
Волосан попытался сделать стоику, но не смог и виновато заюлил хвостом.
-- Ладно, поверим на слово.-- Бармин погладил собаку и спрятав отощавший тюбик.-- Укладывайся в спальный мешок здесь, нечего прятаться от коллектива.
-- Масло прогрето, Николаич,-- сообщил Дугин.-- Можно начинать.
-- А топливная система в порядке? -- Семенов знал, что в порядке, только что на его глазах механики осматривали насос и форсунки, и поймал себя на том, что неосознанно хочет оттянуть начало работы. Организм не был на нее запрограммирован, что ли -- не только у него, у всех пятерых людей, столпившихся у дизеля. Пока сидели, пили кофе, гнали от себя эту мысль. Дугин даже втихаря еще раз поколдовал над аккумуляторами, надеясь на чудо. Не там искал, чудо -- что они дизель смонтировали и на ногах остались...
Рукоятка запуска находилась у дизеля внизу и была похожа на изогнутую ручку, какой заводят моторы автомашин. В этом положении рукоятки. Семенов видел главную трудность -- чтобы ее раскрутить, нужно было многократно нагибаться всем телом почти до пола. А нагибаться было мучительно тяжело прерывалось и так сбитое дыхание, кровь бросалась в голову, и к горлу подступала отвратительная тошнота.
-- Х-холодно, -- Бармин передернул плечами.-- Дай согреться.
-- Я начну, покажу.
Дутин взялся обеими руками за рукоятку, напрягся так, что на лбу вздулись жилы, с огромным усилием провернул один раз, другой, третий.
-- Масло... вязкое,-- тяжело дыша, пояснил он.-- Первые обороты... самые трудные...
-- Отвались...-- Филатов встал на место Дугина, согнулся.-- Р-раз... два... три... четыре...
-- Куда прешься без очереди? -- прикрикнул Бармин на Дугина и сам взялся за рукоятку. Дай-ка я ее уговорю...
На десятом обороте Бармип задохнулся. Не в силах выпрямиться, так и стоял, согнувшись и с шумом втягивая в себя воздух.
Бармина сменил Семенов, его-Гаранин, потом снова Дугин, Филатов и Бармин.
Шли третьи сутки на Востоке, а ничего труднее той работы первой пятерке еще не выпадало. И делать ее пришлось тогда, когда люди перешагнули свой предел.
Первым свалился Гаранин. У него сильно пошла носом кровь, и Бармин уложил его в спальный мешок отдыхать. Остались вчетвером, но Дугина затрясло в изнурительном спазматическом кашле с кровью, А рукоятку крутили трое. Поднялся Гаранин -- впал в обморочное состояние Семенов.
Дизель не запускался. Люди продолжали работать, как в тяжелом сне.
Филатов
Бывает так, что с виду человек никчемный и беспомощный хлюпик, даже сострадание к нему испытываешь -- так мало в нем жизненных сил, способности к борьбе за существование. Жалеешь его, ищешь, чем бы ему помочь, как уберечь от толчков и пинков, и вдруг с удивлением видишь, что хлюпик тот великолепнейшим образом сам себя защищает: ступят на него -- выпрямится, плюнут -- отряхнется, как ни в чем не бывало, да еще исподтишка фигу в кармане покажет. С виду -- тщедушный одуванчик, а на самом деле вполне живучий толстокожий репейник! Отсутствие настоящей закваски он восполняет редкостной приспособляемостью и полнейшей беспринципностью -- цель оправдывает средства. А если покровителя найдет и в сильненькие пробьется -берегись, за все унижения свои отомстит!
А другой -- на него не то что наступить, пальцем тронуть -- сто раз подумаешь. Всего в нем с избытком -- и мускулов и энергии, ему и приспосабливаться не надо -- с боем возьмет от жизни что положено. И никому в голову не приходит, что этот несокрушимый с виду богатырь уязвимее хлюпика, потому что душа у него болезненно чувствительная, как уши слона, которые от слабого укола обливаются кровью. Несокрушимость такого человека обманчива: любая несправедливость может вывести его из строя. Приспосабливаться, чувств своих он скрывать не умеет. На дружбу он отвечает преданностью, за доброе отношение платит сторицей и никогда не прощает предательства. Такие люди обычно не делают карьеры, ибо на компромиссы и зигзаги не способны, а по прямой линии далеко не уйдешь -- упрешься в стенку. Редко
