– Это, – известил он, – доисторическая картина, выполненная первобытными людьми, обитавшими в сей пещере тысячи лет назад и занимавшимися в основном охотой на теперь уже давно вымерших фиолетовых бизонов. Некоторые из доисторических ловчих были художниками, ощущали необоримую потребность адекватного отображения действительности. Увековечения того, что у них в душах играло. В меру сил и способностей, конечно.
– Захватывающее зрелище.
– Именно что так, – согласился эльф. – Ваши ученые годами ползают по пещерам в поисках следов первобытного человека. И всякий раз, когда находят таковые, аж прыгают от восторга, поскольку находят доказательство тому, что на этой земле и в этом мире вы никакие не приблуды. Доказательство тому, что ваши предки якобы обитали здесь от начала времен, а стало быть, этот мир принадлежит их наследникам, то бишь вам. Ну что ж, каждая раса имеет право на какие-нибудь корни. Даже ваша, человеческая, корни которой, что бы кто ни говорил, искать следует на верхушках деревьев. Хо, смешной каламбур, не считаешь? Достоин быть эпиграммой. Ты любишь легкую поэзию? Как думаешь, что бы тут еще дорисовать?
– Дорисуй прачеловеческим ловцам большие торчащие фаллосы.
– Это мысль. – Эльф обмакнул кисточку в краску. – Фаллический культ был типичен для примитивных цивилизаций. Это тоже может послужить возникновению теории, что человеческая раса подверглась фаллической, прости, физической деградации. У предков фаллосы были как палицы, у потомков остались смешные, зародышевые хреновинки… Благодарю, ведьмак.
– Не за что. Так, понимаешь, заиграло в душе. Краска выглядит очень свежей для доисторической-то.
– Через три, четыре дня цвета поблекнут под влиянием соли, выделяемой стеной, и картина сделается такой доисторической, что хоть стой, хоть падай. Ваши ученые описаются от радости, когда ее увидят. Ни один, даю голову на отсечение, не разберется в моей проделке.
– Разберется.
– Это как же?
– Ты же не удержишься, чтобы не подписать свой шедевр?
Эльф сухо рассмеялся.
– Это уж верно! Ты расколол меня с ходу. О огонь тщеславия, как же трудно артисту погасить в себе его пламя. Я уже подписал картину. Вот здесь.
– А разве это не стрекоза?
– Нет. Идеограмма, означающая мое имя. Меня зовут Crevan Espane aep Caomhan Macha. Для удобства я пользуюсь другим, сокращенным именем Аваллак’х. Так и можешь обращаться ко мне.
– Не премину.
– Ты – Геральт из Ривии. Ведьмак. Однако в данный момент ты не преследуешь чудовищ и чудищ, будучи занят поисками затерявшихся девиц.
– Поразительно быстро расходятся вести. Поразительно далеко. И поразительно глубоко. Похоже, ты предвидел, что я сюда явлюсь. Получается, что ты умеешь предсказывать будущее, насколько я понимаю?
– Предсказывать будущее, – Аваллак’х протер руки тряпочкой, – может каждый. Может и предсказывает, ибо это очень даже просто. Нет ничего особенного в том, чтобы предсказывать. Искусство в том, чтобы предсказывать точно.
– Вывод изящный и достойный быть эпиграммой. Ты, естественно, умеешь предсказывать точно.
– И очень даже часто. Я, дорогой Геральт, умею многое и знаю немало. Впрочем, на это указывает, как сказали бы вы, люди, мое ученое звание. В полном звучании: Aen Saevherne.
– Ведун. Знающий.
– Верно.
– Надеюсь, ведун поделится своими знаниями будущего с ведьмаком?
Аваллак’х помолчал.
– Поделиться? – наконец протянул он. – Поделиться с тобой? Знание, дорогой мой, это привилегия, а привилегиями делятся только с равными себе. И чего бы ради мне, эльфу, Ведуну, члену элиты, делиться чем бы то ни было с потомком существа, которое появилось во вселенной едва пять миллионов лет назад, эволюционировав из обезьяны, крысы, шакала или другого млекопитающего? Существа, которому потребовалось около миллиона лет на то, чтобы открыть, что с помощью двух мохнатых лап можно производить какие-то действия, использовав обглоданную кость? После чего это существо засунуло себе оную кость в задницу и завизжало от радости.
Эльф замолчал, отвернулся и уставился на свою картину.
– На основании чего, – повторил он, – ты осмелился подумать, будто я поделюсь с тобой каким бы то ни было знанием, человек? Ну, скажи мне?
Геральт очистил сапог от остатков экскрементов.
– Может, на основании того, – ответил он сухо, – что это неизбежно?
Эльф резко повернулся.
– Что? – спросил он сухо. – Что неизбежно?
– Может, то, – Геральту не хотелось повышать голоса, – что пройдет еще какое-то количество лет и люди просто заберут себе любое знание, независимо от желания или нежелания тех, кто им владеет, делиться с ними, разве не так? В том числе и знание того, что ты, эльф и Ведун, ловко прячешь за наскальными фресками, думая, будто люди не пожелают раздолбать кирками стену, закрашенную ложным доказательством дочеловеческого существования? Ну? Ответь, дорогой ты мой огонь тщеславия?
Эльф фыркнул. Вполне весело.
– О да, – сказал он, – тщеславием, доведенным до глупости, было бы считать, что вы чего-нибудь не раздолбаете! Вы раздолбаете все! Ну и что? Ну и что, человек?
– Не знаю. Скажи мне. А если не считаешь нужным, так я пойду. Желательно другим выходом, потому что при том, которым я вошел, меня ожидают твои своевольные дружки, жаждущие поломать мне ребра.
– Изволь. – Эльф резким движением раскинул руки, а каменная стена раскрылась со скрежетом и треском, грубо разделив фиолетового бизона пополам. – Выйди здесь. Иди на свет. В переносном или буквальном смысле слова – это, как правило, верный путь.
– Жаль немного, – буркнул Геральт. – Я имею в виду фреску.
– Да ты, никак, шуткуешь, – сказал после недолгого молчания эльф, поразительно мягко и дружелюбно. – С фреской ничего не случится, таким же заклинанием я закрою скалу, даже следа от щели не останется. Иди. Я выйду за тобой, провожу. Я решил, что мне все-таки есть что сказать тебе. И показать.
Кругом стояла тьма, но ведьмак сразу понял, что пещера огромна. Это стало ясно по температуре и движению воздуха. Щебень, по которому они шли, был влажным.
Аваллак’х вычаровал свет – по эльфьей моде одним только жестом, не произнеся вслух заклинания. Светящийся шар взлетел к куполу, друзы горного хрусталя в стенах пещеры разгорелись мириадами розблесков, заплясали тени. Ведьмак невольно вздохнул.
Не впервой он видел эльфьи барельефы и статуи, но всякий раз ощущения были одинаковыми: застывшие на полудвижении, на полувздохе фигуры эльфов и эльфок, выполненные не резцом и долотом скульптора, а возникшие в результате могущественного волшебства, способного превратить живую ткань в белый амеллский мрамор.
Ближайшая статуя изображала эльфку, сидящую, подогнув ноги, на базальтовой плите. Эльфка повернула голову так, словно ее встревожил шорох приближающихся шагов. На ней не было ничего. Белый, отполированный до млечного блеска мрамор заставлял прямо-таки почувствовать излучаемое статуей тепло.
