Аваллак’х остановился и оперся об одну из колонн, ограничивающих проход вдоль аллей скульптур.
– Второй раз, – тихо проговорил он, – ты меня раскрываешь, Геральт. Ты был прав, изображение бизоньей охоты на скале – камуфляж. Его цель – отбить желание разрушать стену. Защитить все это от разграбления и разорения. Любая раса, эльфья тоже, имеет право на свои корни. Двигайся, пожалуйста, осторожнее. По сути дела, это – кладбище.
Пляшущие на гранях горного хрусталя блики выхватывали из мрака очередные детали – за аллеей статуй проступали колоннады, ступени, амфитеатры галерей, аркад и перистилей. Все из белого мрамора.
– Я хочу, – заговорил Аваллак’х, останавливаясь и обводя вокруг себя рукой, – чтобы это сохранилось. Даже когда мы уйдем, когда весь континент со всем здешним миром покроется многомильным слоем льда и снега, Tir nа Bеa Arainne сохранится. Мы отсюда уйдем, но когда- нибудь возвратимся. Мы, эльфы. Так предсказывает Aen Ithlinnespeath, пророчество Ithlinne Aegli aep Aevenien.
– И вы действительно верите в предсказание? Настолько глубок ваш фанатизм?
– Все было предсказано и напророчено. – Эльф смотрел не на него, а на мраморные колонны, покрытые тонкими, как паутинка, барельефами. – Ваше прибытие на континент, войны, потоки эльфьей и человечьей крови. Возвышение вашей расы, упадок нашей. Борьба владык Севера и Юга. «И поднимется король Юга против королей Севера, и зальет их земли могучим потоком; и будут они разбиты, а народы их уничтожены… И так начнется гибель мира». Помнишь текст Итлины, ведьмак? «Кто далеко – умрет от болезни, кто близко – падет от меча, кто останется, умрет с голоду, кто выживет, того погубит мороз… Ибо наступит Tedd Deireadh, Час Конца, Век Меча и Топора, Час Презрения, Час Белого Хлада и Волчьей Пурги…»
– Поэзия.
– Желаешь не столь поэтично? Пожалуйста. Изменится угол падения солнечных лучей, значительно сместится граница вечной мерзлоты. Надвигающиеся с севера ледники сомнут и сдвинут далеко к югу эти горы. Все заметет белым снегом слоем толщиной более мили. И наступят жесточайшие морозы.
– Ну что ж, станем носить кальсоны на меху, – без всяких эмоций пообещал Геральт. – Кожухи. И меховые шапки.
– Ну, прямо мои слова. Слово в слово, – спокойно согласился эльф. – И в этих теплых подштанниках и шапках вы пересидите катастрофу, чтобы в один прекрасный день вернуться сюда копать ямы и буйствовать в этих пещерах, уничтожать и разворовывать. Пророчество Итлины об этом не говорит, но я знаю. Людей, как и тараканов, полностью уничтожить невозможно, всегда хоть парочка да останется. Что касается эльфов, то Итлина тут более категорична: уцелеют лишь те, что пойдут за Ласточкой. Ласточка – символ весны, избавительница. Она отворит запретные двери, укажет путь спасения. И возвестит возрождение мира. Ласточка, Дитя Старшей Крови.
– То есть Цири? – не выдержал Геральт. – Либо ребенок Цири? Как? Каким образом? И почему?
Аваллак’х, казалось, не расслышал.
– Ласточка принадлежит Старшей Крови, – повторил он. – Ее крови. Иди и взгляни.
Даже среди других, совершенно реалистичных, пойманных в движении изваяний выделялось то, на которое указал Аваллак’х. Белая мраморная эльфка, полулежащая на плите, выглядела так, словно – разбуженная – вот-вот поднимется и сядет. Лицо ее было обращено к пустому месту рядом, а поднятая рука, казалось, прикасается там к чему-то невидимому.
Лицо эльфки выражало покой и счастье.
Много времени прошло, прежде чем Аваллак’х прервал тишину.
– Это Лара Доррен аэп Шиадаль. Разумеется, здесь не могила, а лишь кенотаф. Тебя удивляет поза статуи? Ну что ж, большинство не поддержало предложения изваять в мраморе обоих легендарных любовников: Лару и Крегеннана из Лёда. Крегеннан был человеком, и решили, что было бы святотатством тратить амеллский мрамор на его статую. Кощунством – помещать изваяние человека здесь, в Tir nа Bеa Arainne. С другой стороны, не менее преступно было бы умышленно и преднамеренно предавать забвению память об их чувствах. Поэтому выбрали золотую середину. Формально… Крегеннана здесь нет. И все же он есть. Во взгляде и позе Лары. Любовники – вместе. Ничто не смогло их разлучить. Ни смерть, ни забвение… Ни ненависть.
Ведьмаку показалось, что бесцветный голос эльфа на мгновение изменился. Но, пожалуй, это было не так.
Аваллак’х подошел к статуе, осторожным, мягким движением погладил мраморную руку. Потом отвернулся, а на его треугольном лице снова застыла привычная, немного насмешливая улыбка.
– Знаешь ли ты, ведьмак, что есть самый большой минус долголетия?
– Нет.
– Секс.
– Что?
– Ты правильно расслышал. Секс. Проходят неполных сто лет, и он становится скучным. В нем уже нет ничего, что могло бы увлечь и возбуждать, несло бы в себе призывную прелесть новизны. Все уже было… Так или иначе, но было. И тут вдруг происходит сопряжение сфер и появляетесь вы, сюда проникает горстка людей, прибывших из иного мира, из вашего древнего мира, который вам удалось-таки тотально уничтожить своими же собственными, все еще мохнатыми руками. Уничтожить спустя едва пять миллионов лет после вашего становления как вида. Вас горстка, средняя продолжительность жизни у вас до смешного мизерна, поэтому ваше выживание зависит от темпа рождаемости, потому-то неуемная похоть никогда вас не покидает, секс управляет вами тотально, это влечение сильнее даже, чем инстинкт самосохранения. Умереть? А почему бы и нет, если предварительно удастся, прости, но я выражусь по-вашему, оттрахать. Вот в сжатом ракурсе вся ваша философия.
Геральт не прерывал и не комментировал, хоть желание было огромное.
– И что же вдруг оказалось? – продолжал Аваллак’х. – Эльфы, пресытившись пресыщенными эльфками, берут в жены всегда готовых к этому человеческих женщин, а пресытившихся эльфок извращенное любопытство толкает ко всегда полным пыла и темперамента человеческим самцам. И происходит нечто такое, что объяснить не может никто: эльфки, у которых нормально овуляция случается один раз в десять—двадцать лет, сочетаясь с людьми, начинают овулировать при каждом сильном оргазме. Пробуждается какой-то скрытый доселе гормон, может быть, комбинация гормонов. Эльфки понимают, что практически могут иметь детей только с людьми. Именно эльфки повинны в том, что мы не уничтожили вас, когда мы еще были сильнее. А потом уже сильнее стали вы и тут же принялись уничтожать нас. Но в лице эльфок вы все время имели союзников. Именно они были заступницами сожительства, сотрудничества и сосуществования. И не хотели признаться, что по сути дела речь шла о совместной постели.
– Что у всего этого, – кашлянул Геральт, – общего со мной?
– С тобой? Абсолютно ничего. Но с Цири – многое. Ведь Цири – потомок Лары Доррен аэп Шиадаль, а Лара Доррен была сторонницей сосуществования с людьми. В основном – с одним человеком. С Крегеннаном из Лёда… Человеческим чародеем. Лара Доррен сосуществовала с этим Крегеннаном часто и эффективно. Говоря проще – забеременела.
Ведьмак и на этот раз хранил молчание.
– Проблема состояла в том, что Лара Доррен не была обычной эльфкой. Она была генетическим зарядом. Специально препарированным. Плодом многолетних трудов. В соединении с другим зарядом, эльфьим, разумеется, ей предстояло родить еще более специализированного ребенка. Начиная с семени человека она похоронила эту возможность, свела на нет результаты сотен лет планирования и подготовки. Так по крайней мере думали тогда. Никто не предполагал, что рожденный
