прошлогоднюю траву, и Цагеридзе торопливо отошел прочь. Ему было неприятно слышать имя Марии, когда его произносит этот человек.
Он тогда вовсе не обратил внимания на слова о чьей-то и в чем-то виновности, о сульфамидах, полном счастье и семье. Он привык к тому, что Баженов всегда в своей речи несколько книжен, а интонации его многозначительны. Теперь Цагеридзе вспоминал все это и думал: 'Он сказал: 'Когда это началось...' Что началось? В чем, наконец, виноват перед Марией бывший муж? А он виновен, это ясно! И ясно еще: нет, не может Мария ждать его в Красноярске!.. Чего же тогда ждет она?..'
В дверь постучали. Цагеридзе крикнул: 'Да, да!' Вошел Куренчанин со скрученной в трубку бумажкой в руке. Раскатал ее, положил на стол перед начальником.
- Заявление, Николай Григорьевич, - сказал он, отводя глаза.
- О чем заявление? - спросил Цагеридзе, весь еще в своих мыслях и любуясь крепкой, мускулистой фигурой Михаила.
- Читайте. Об увольнении.
- Об увольнении? - переспросил Цагеридзе. - Что значит? Почему?
- Да так, - нахмурив брови и все глядя в сторону, сказал Михаил. Уеду. Куда-нибудь на большую стройку. В Братск. Или на Коршуниху. Делать мне здесь нечего.
- Как это нечего? - Цагеридзе даже вскочил. - Куренчанин, ты что говоришь? Лес спасли, миллион спасли - разве это нечего? Надо рабочим строить новые дома - разве это нечего? Надо спасенный лес вязать в плоты, принимать новый лес, отправлять на Север - разве это ничего? Договорились с тобой, в столярную мастерскую пойдешь - разве это нечего? Весна началась, самая радость жизни - как уезжать!
Михаил молчал. Пальцем показывал на заявление: 'Подпишите'. Цагеридзе вышел из-за стола, взял Михаила за плечо. Сейчас он не хотел быть только начальником.
- Моя бабушка говорила: 'Нико, прежде чем сказать 'нет', вспомни о слове 'да'. Прежде чем сказать 'да', вспомни о слове 'нет'. Только потом выбирай, какое слово сказать'. Я не могу сейчас, Куренчанин, вспомнить ни то, ни другое слово. Совершенно забыл их. Предполагаю: ты тоже забыл эти слова. И, конечно, не знал о совете моей бабушки. Подумай. Не спеши.
- Обо всем я подумал, Николай Григорьевич, - твердо сказал Михаил. Долго думал. Если уже больные старики да девчонки на тонких ножках взрывают на заторах динамит, а я за красивые песни чужим невестам цветочки разношу делать мне здесь нечего. А лес сплавлять, дом рубить... Ну, плотины строить тоже не хуже. Я ведь не прошусь куда полегче, я уйду туда, где труднее всего, чтобы во всю свою силу... Отпускайте!
- По-человечески хочу с тобой - не тот пример ты привел, Куренчанин. Взрыв, динамит... Пожалуйста! Бери сорок, бери пятьдесят шашек, ступай на протоку, взрывай. Обязательно нужно в ней лед раскрошить!
Михаил даже затрясся, глаза у него засверкали, несколько раз перекатился под воротом рубахи крупный кадык.
- Если по-человечески - так вы что же, смеетесь? Она целый ящик на заторе взрывает, а я вот этакими шашечками буду пукать на льду! Если по-человечески - так мне ходить по поселку стыдно!
- Не вышел герой? А девушка вышла в герои...
- Хотя бы и так!
- Погоди, Куренчанин, придет твое время - и ты станешь героем. Ты же смелый человек! А мы работаем на сплаве, в тайге...
- Ну да! - с какой-то фальшивинкой в голосе расхохотался Михаил. - В тайге! Мы - в тайге. Пойдешь куда-нибудь ночью один без ружья, и столкнешься с медведем в чаще у валежины. Он за один корень выворотня держится, ты - за другой. А глаза у медведя зелеными огнями горят. Ударит лапой разок - и нет Куренчанина Мишки! А ты стоишь, в зеленые глаза ему смотришь. Ха! Ха-ха-ха! Стоишь! До утра стоишь на деревянных ногах. Орет косматый! Ха-ха! А все-таки потом от тебя боком, боком... Такое, что ли, геройство? Так в тайге вашей?
- Зачем обязательно медведь? Зачем экзотика! - сказал Цагеридзе. Медведей теперь мало осталось, близко к поселку не подходят они. И зачем без ружья ночью в тайгу ходить? Зачем деревянным стоять? Без ружья от медведя спасаться надо, ложиться на землю, мертвым прикидываться. Так сибирские охотники советуют. Не надо, Куренчанин, фантастики! Зачем пустую игру со смертью геройством считать? Зачем выдумывать себе такое геройство? Плоты приготовим - в подручные лоцману поставлю тебя, первым помощником! Плыви до самых низовий! Василий Петрович правильно говорит: 'На сплаве черт - штатный работник'. Не с медведем, а с чертом сплавным подерись! Вот это будет геройство. Сама Афина Загорецкая тебе позавидует!
- Да я уж знаю, - зло сказал Михаил, - живого медведя задави я здесь, на рейде, этими вот руками или черта живого, все одинаково - все фантастика! А девчонки тонконогие будут в платочек хихикать: 'Михаил Куренчанин ловит мышей...' Конец, Николай Григорьевич! Увольняюсь я.
- А Максим Петухов приходил, приглашал на свадьбу. Вы же двое вместе всегда!
- Петухов - что! - Михаил передернул плечами, - Максю теперь Женька крепко пришила к себе. Увела. Он может оставаться. Куда ему больше теперь? А я и один найду себе дорогу!
- Да не торопись же ты, не торопись, Куренчанин, - веселея, сказал Цагеридзе. - Погоди! Ручаюсь: Загорецкая тебя тоже уведет. Сам ее уведи, наконец, если она не умеет!
На протоке раз за разом глухо начали взрываться динамитные шашки. У Михаила раздулись ноздри. Весь он сделался каким-то колючим, угловатым.
- Не подпишете заявление, Николай Григорьевич, через две недели сам уйду. По закону!
- Погоди, Куренчанин...
Он не успел удержать Михаила и эти слова сказал ему уже вслед.
Заглянула Лида. Она, должно быть, слышала весь разговор - дверь оставалась неплотно прикрытой.
- Ну, если по совести, так эта Фенька тоже ломается. Потеряет парня. И какого! - вполголоса, скороговоркой сказала она. - Вам ничего больше не нужно, Николай Григорьевич?
- Нет, ничего. Спасибо, Лидочка! Сейчас, между прочим, вы сказали очень мудрые, правильные слова.
А сам запоздало подумал, что ведь и Лида, если 'по совести' рассудить, тоже 'ломается'. И тоже может потерять очень хорошего парня.
Но как тут можно помочь? Если можно...
16
Дни были сказочно-прекрасными. По небу плыли табунки маленьких круглых облаков, изумительно белых, похожих на комочки пены. Их подгонял все тот же ласковый и теплый верховой ветер, который впервые подул перед началом ледохода. Невообразимо быстро, как это бывает только в сибирской тайге, повсюду в рост двинулась зелень, разбухли 'кискины лапки' на вербах и даже покрылись первой желтой пыльцой. Мальчишки на ночь забрасывали в Читаут 'животники', а утром выволакивали огромных, хотя малость и подтощавших за зиму налимов.
Выйдя из полутемного коридора конторы на крыльцо, залитое ярким светом, Цагеридзе сощурился и засмеялся - так щекотны были солнечные лучи. Он мельком взглянул на извещение о торжественном первомайском собрании - лист ватмана висел неснятым до сих пор у входа в контору - и вспомнил, как он тогда писал поздравительный приказ. Косованов тормошил накануне весь день. А Цагеридзе ежился: 'Не понимаю, как можно в приказе поздравлять с праздником? Даже в армии, когда я служил, - не понимал. Приказ - команда. Как можно скомандовать: 'выполняй праздник!' Косованов только разводил руками, говорил, что так уж принято, существует такая форма, и поздравить людей, поблагодарить их за хорошую работу от имени администрации все же необходимо. Цагеридзе сдался: 'Хорошо, напишу! Но слова 'приказ' у меня на бумаге не будет'. А Косованов улыбнулся: 'Тебе это слово все равно Лида поставит. И номер еще. Иначе ей бумагу в папку подшить будет нельзя!'
Сейчас нужно было писать новый приказ, деловой: о подготовке к отправке в низовья первого плота. И сейчас очень хотелось сходить на запань, посмотреть, как там начал работать сплоточный агрегат и хорошо ли поставлена первая 'головка', к которой будут 'подвешиваться' связанные проволокой пучки бревен.
Накануне он получил указание треста всемерно форсировать отправку спасенного леса, с тем чтобы до подхода нового моля - плывущих россыпью бревен - запань очистить полностью. Прочитав радиограмму,
