воспоминаниями о событиях прошедшего дня.
...Лесная делянка, с которой она подвозила бревна к запруде. Близ Громотухи дорога была головоломная, круто падающая вниз, с торчащими из-под снега серыми, обомшелыми камнями. Дорога совершенно недоступная ни для трактора, ни для автомашины. Лошади испуганно храпели, садясь на задние ноги, когда впереди открывался подобный обрыву, жутко прямой, хотя и короткий спуск. Двое парней, дежуривших на этих спусках, заводили поперек под полозья саней тормоза - толстые жерди, прихватывая их к саням железными цепями. А Феня, держась в стороне, насколько позволяла длина вожжей, правила лошадью. Это считалось наиболее простой и легкой 'женской' работой и самой Фене нравилось чрезвычайно. Работа требовала проворства, ловкости, а что чуточку страхом теснило дыхание, тоже было неплохо - интереснее. Тормоза в общем действовали надежно, они скребли, буравили собой снег, выхватывали из земли мелкие камешки, белую прошлогоднюю траву, но не давали раскатиться возу. Случалось на большом пути и такое. Попав одним полозом на пенек или камень, скрытые снегом, воз опрокидывался, и даже если веревки не лопались, а бревна не падали на землю, больших хлопот стоило Фене одной снова поставить сани на оба полоза. Поэтому мало и подвезли лесу к Громотухе сегодня. Но все равно никто-никто, будь на ее месте, больше не сделал бы. Это сказал сам Иван Романыч Доровских, хваля за удивительную ловкость и смелость!
...Пока мужчины развязывают веревки и сбрасывают бревна на маленькую заснеженную площадку, чтобы потом по узкой щели в крутом косогоре спустить их тычком прямо на громотухинский лед, - она стоит на плоской скале, наблюдает, что делается внизу. Там работают несколько человек. Но Феня видит всегда одного, видит Михаила. Никто не работает так красиво, как он. Рубит ли колуном лед, сечет ли пешней или стальным ломом - руки движутся, играют у него, словно у самого лучшего гимнаста. Вот он берет бревно, закатившееся не туда, куда надо: приподнимает за один конец сразу как-то руками и всем корпусом, легко швыряет в сторону. Может быть, и не легко. Но - красиво. И не бредет потом дальше, как некоторые, держась рукой за поясницу. Он отшвырнет бревно и сразу выпрямится, вытянется, поставив плечи прямо.
Завидно смотреть на него.
Самой хочется так же откинуть в сторону бревно или взять тяжелый лом ударить в звонкую льдину!
В его движениях одно только режет глаз и даже чем-то обижает. Это - как он обращается с инструментом. Не глядя на него, небрежно, будто подчеркивая, что ведь работает-то человек, сам человек, а не эта какая-то железная штука. Нужно ему заменить в деле топор пешней, и - топор, кувыркаясь в воздухе, летит на лед, втыкается тонким лезвием в снег, перемешанный с песком и мелкой галькой. Понадобился снова топор - и теперь пешня, подпрыгивая, катится по льду. Феня любуется Михаилом, но такой грубости по отношению к своему инструменту никак не может понять и простить. 'Да разве голыми руками, без хорошего инструмента, сам человек в состоянии что-нибудь сделать!' - хочется крикнуть...
И виделось ей, как она спорит глупо и долго, стоя уже рядом с Михаилом. В проруби мерно дышит черная вода. Михаил ей показывает: 'Федосья, будь осторожнее, не оступись'. Он вовсе не глумится над нею, он бережет ее, отводит дальше от проруби. Потом подает руку, чтобы помочь подняться на крутую, скользкую тропинку. Но Феня борется с Михаилом, отталкивает его руку, кричит ему какие-то злые слова. Пятится, пятится и... падает в прорубь!..
Проснулась она вся мокрая, будто оказалась и вправду в проруби, только с теплой, а не ледяною водой. Проснулась с чувством радостного облегчения: ломота в ногах прошла, распаренное тело приятно щекотали мелкие мурашки, а главное - не нужно было больше спускать нагруженный бревнами воз с головоломной крутизны, не нужно было, хотя бы и во сне, продолжать свой бесполезный и злой спор с Михаилом.
- Маринька, побежали скорее в кино! - сказала она, ногами сбивая на пол всю груду одежды, набросанной поверх одеяла.
- Да ты что! - засмеялась Баженова. - Кино вот-вот уже кончится.
- Ну-у! - с огорчением протянула Феня. - А мне сегодня так хотелось пойти. И ты из-за меня осталась дома?
- Как видишь. Оцени! Вот до чего верная у тебя подруга, - шутя сказала Баженова.
Это было правдой, хотя и не полной. Вся правда заключалась в том, что Марии хотелось обязательно дошить себе в этот вечер новое платье. Обязательно!
Вдруг, сама не зная с чего, в последнее время она стала чувствовать, что одевается плохо, скучно.
Отрез на платье Баженова купила не из самых дорогих, но все же очень хороший, чисто шерстяной. По цвету - вишневый. Очень к лицу, к волосам. Елизавета Владимировна помяла ткань негнущимися пальцами, вздохнула: 'К лету дело идет, в жару не наденешь. Моль побьет. Лучше бы штапелю купили, Марья Сергеевна. Перед кем тут в шерстях да в шелках красоваться?'
Было понятно, кого имеет в виду Елизавета Владимировна, было понятно, чего опасается, - не увез бы 'южный' Марию. Как останется она одна? И Баженова с какой-то отчаянной радостью подумала: 'А пусть бы увез!'
Но понимала Мария, никогда этого не случится: и 'южный' ее не увезет, и Елизавету Владимировну одну тоже она не оставит.
А новое платье все-таки взялась шить. Взялась с совершенно необычной для себя торопливостью, обдумав вместе с Феней самый замысловатый фасон и наилучшую отделку.
- Маринька, мне ужасно хочется есть. Это, наверно, от купанья да от спирта еще, - сказала Феня. Она уже оделась и стояла за спиной у Баженовой. - Вот поплавала сегодня я так поплавала!
- Ну, а подробности теперь ты все же расскажешь?
- Подробности? Пожалуйста, сколько угодно! Поскользнулась - подробность первая. Свалилась в прорубь - вторая. Выбралась из проруби и домой прибежала - третья. Все! Остальные подробности ты лучше меня знаешь.
- Я не знаю главной подробности: кто там еще был с тобой!
- Н-нет... Никого не было... Почему ты думаешь?
- Да ты же сама, когда прибежала, сказала: 'Ну, утонуть-то бы не дали!' Кто же не дал бы?
- Ах, вон ты о чем! - Феня повертела рукой. - Так это я, знаешь, вообще имела в виду. Людей! Разве в наше время дадут погибнуть?
- Ой, Афина, хитришь...
- Нет, нет... Маринька, а мы сегодня будем ужинать? Или теперь до утра? Где Николай Григорьевич?
- Не приходил. Наверно, задержался в конторе. А может быть, остался посмотреть кино. Недавно по радио слушала беседу врача, оказывается, ужинать вредно. Но если ты чего-нибудь приготовишь на ужин, поем. Кто был еще на Громотухе, кроме тебя, только догадываюсь. Будет сильно знобить, перед сном еще раз напейся сушеной малины. Как ты думаешь, вот здесь заутюжить?
- Ага! Пародия на мою особу? Давай, Маринька, вдвоем выступать в самодеятельности!
Баженова оставила шитье, заколола иголку с ниткой в маленькую тугую подушечку. Поднялась.
- Ладно, давай лучше ужином заниматься. Растревожила ты во мне аппетит. Пренебрегу советами врачей, - она повела взглядом на печь, где лежала Елизавета Владимировна, сказала громче: - Придет Николай Григорьевич, тоже голодный. Давай сделаем пельмени! Мы ведь еще ни разу этим уральским блюдом его не угощали.
- Сибирским! - закричала Феня. - Пельмени - сибирские. Уральцы у сибиряков их заимствовали.
- Чудачка! - сказала Баженова. - Да в Сибирь-то русские пришли ведь с Урала. Вот и завезли сюда пельмени.
- А кто тебе сказал, что завезли? Может быть, от Кучума делать их научились!
- Ну, пусть. Сдаюсь, сдаюсь. Не станем спорить. Иди за мясом в сени.
- А успеем? Ведь еще заморозить их обязательно надо. Какие это пельмени - незамороженные?
- Начнем, так сделаем, - сказала Баженова. - Это правило и к любой работе относится. А заморозить их недолго. Пельмени - не Афина Загорецкая.
9
Они взялись за дело: Феня - рубить мясо, Баженова - замешивать тесто, готовить маленькие аккуратные сочни. Елизавета Владимировна ворочалась на печи, вздыхала: 'Спущусь я сейчас, Марья Сергеевна, все сделаю. Вы не тратьтесь временем - дошивайте свои наряды'. Баженова пропускала ее слова мимо ушей. Она знала: старуха спустится и
