сказать...
Медленно передвигая по столу, Лев Ефимович протянул к ней руки. Подчиняясь молчаливому приглашению, Баженова положила в его крупные ладони свои маленькие, холодные пальцы.
- Человек, - сказал он, мягко пожимая ей руки, - дорогой мой человек! Я понимаю, вы видите сейчас во мне бога. А я не бог, я такой же, как и вы, обыкновенный. Но только умею кое-что приличное делать из живых человеческих тканей. И я это сделаю, когда я буду о вас знать все. А сейчас я знаю не все. Потерпите.
- Но хоть что-нибудь твердое, безусловное уже сейчас вы можете мне сказать? Ну, я прошу! Я же не могу уйти без этого, не могу улететь. Ну, вы поймите меня, доктор! Для меня это необыкновенно важно...
Баженова горячо и долго повторяла глухо молчащему врачу все одну и ту же просьбу свою: 'Скажите, скажите...' Она не могла, не смела открыться, объяснить, почему ей это так необходимо именно сейчас, немедленно. Не смела объяснить, что там, в читаутской тайге, ее ждет человек, который любит, очень любит, и она должна, обязана дать ему ответ. Тот или иной, но определенный. Ведь Лев Ефимович из ее рассказа понял, очевидно, что она по-прежнему замужем. А теперь Лев Ефимович думает, что ей просто хочется скорее порадовать мужа. Если бы он знал! Если бы понял...
Она так настойчиво и так взволнованно просила его, что врач наконец отозвался. Внимательно и с лаской вглядываясь в нее, заговорил:
- Человек, если бы ваше возвращение к нормальному состоянию женщины было полностью исключено, я сразу же и сказал бы вам об этом. К чему бы тогда анализы, к чему обследования? Надежда есть! Но вряд ли очень большая надежда. Вы знаете, что такое радиотелескоп? Известны вам его возможности? Он способен улавливать столь незначительные излучения, что в них даже трудно поверить. Но радиотелескоп свидетельствует: там - звезда! Если хотите, мой 'радиотелескоп' тоже свидетельствует: там звезда! Но излучения так незначительны, что пока трудно определить со всей достоверностью, насколько велика сама звезда. Простите мне эту аллегорию, но космос нынче у всех в умах, и я тоже люблю иногда мечтой уноситься туда. Итак. Если после обследования в стационаре мои предположения подтвердятся, я сделаю вам операцию. Попытаюсь вернуть человеку его человеческое, женщине - женское. Операция, не скрою, будет не из простых. Вероятнее всего, вам дважды или трижды придется ложиться на стол. Может быть, даже без пользы. Подумайте и об этом, решая вопрос с тем, кого вы сейчас снова любите. С тем, кто вас действительно ли? - тоже очень любит сейчас. Если он требует...
- Он не требует! Он не знает. Я этого сама хочу. Только сама!
- А-а... Что ж, понимаю и это. Мужественно. Благородно. Итак, без гарантии, но все же с надеждой. Прошло, говорите, семь лет. Раньше бы надежды было больше. Всегда, человек, раньше лучше, чем позже. Не спрашивайте, что именно и каким образом намерен я оперировать. Это сейчас совсем ни к чему, пока не определено главное - право на операцию. И ваше, и мое. Годится вам такой ответ? Вы сами просили, настаивали на жестокой правде. Это правда. И, как видите, жестокая. Но, повторяю, с надеждой.
Баженова посидела, глядя в одну точку. Холод никеля все еще преследовал ее.
- Будет очень больно, доктор? - тихо спросила она.
Лев Ефимович вышел из-за стола, сделал несколько шагов взад и вперед по кабинету, остановился за спиной Баженовой, положил ей свою большую, но почему-то теперь очень легкую руку на плечо.
- Этот человек думает о боли, - проговорил он. - Человек всегда думает о боли. А вы еще и женщина. Когда вы станете рожать, будет тоже больно. Готовьте себя к боли. Вы ведь этого сами хотите!
- Да, я хочу, - сказала Баженова. - Спасибо, доктор. Через месяц я снова прилечу сюда. Не знаю, как я вас должна благодарить, но этот день для меня, я верю, - самый счастливый день в жизни. До свидания, доктор!
- До свидания, человек!
Он проводил ее до двери, повернул ключ в замке. И Баженова с еще большей благодарностью подумала: он избавил ее от лишних, любопытных глаз, от лишних страданий.
На самом пороге она еще задержалась.
- Доктор, а что такое шок?
- Это внезапное... - он остановился, не договорив до конца. - У вас что, слабое сердце? Кружится голова? Или мнительность? Вы боитесь операции?
- Нет, я не боюсь, - сказала Баженова. - Это просто так. Простите меня, пожалуйста!
15
Гостиница 'Север', где остановилась Баженова, принадлежала заполярному полиметаллическому комбинату. Именно для него предназначался, но не был доставлен замороженный лес.
Оформляя у дежурного администратора ордер на койку, Баженова испытывала неловкость. Администратор долго мялся, говорил, что нет свободных мест, даже 'своих' поместить некуда. 'Но мы ведь тоже ваши, мы готовим, сплавляем для комбината лес', - сказала Баженова. И администратор вдруг посветлел, заулыбался: 'Хорошо, занимайте койку в тридцать девятом!' Он, вероятно, и не знал вовсе, что Читаутский рейд не выполнил своих обязательств перед комбинатом.
Баженова взяла ордер. Но каждый раз, проходя мимо окошка администратора, невольно отводила глаза в сторону и думала: 'А лес мы им не доставили'.
Почти все комнаты в гостинице заполняло славное племя командировочных. Проектировщики, снабженцы и главным образом 'толкачи' с их особой настырностью в характерах и простудной хрипотой в горле.
Беспрестанно, в очередь, и день и ночь, по телефонному аппарату, единственному на каждый этаж и выставленному в коридор, велись междугородные переговоры. Слышимость была неважная, телефонистки беспощадно отключали своих абонентов, едва истекала, а может быть, даже еще и не истекала последняя минута разговора, и в коридоре все время стоял хриплый стон: 'Москва!.. Москва!.. Не слышу...', 'Алло! Норильск!.. Куда пропали?..', 'Иван Петро... Девушка, почему выключили?', 'Дайте дополнительный! По срочному? Все равно...'
По лестницам в вечерние и утренние часы двигался конвейер мужчин в полосатых пижамах. Вниз торопливо, помахивая пустыми никелированными чайниками, - к титану, за кипятком; вверх - более степенно, с одышкой, осторожно держа чайники на отлете, чтобы не ошпариться.
За витражной стеклянной дверью, отделявшей на первом этаже гостиницу от ресторана, попозже, ночью, то и дело возникали шумные протесты любителей пива, фанатично не желавших покидать свои столики, даже когда наступала пора гасить огни.
Баженовой все это не нравилось. Комната - на двоих досталась ей как раз поблизости от телефона, и за пять вечеров и ночей, проведенных в гостинице, она узнала все, что касалось положения со снабжением на комбинате, а попутно прослушала и десятки интимных разговоров, неумело зашифрованных для ожидающих своей очереди к аппарату.
Ее соседку по комнате, Нину Ивановну, заведующую пошивочной мастерской, к телефону вызывали чуть не каждый час. Она своим высоким голосом кричала в трубку: 'Бери только нижние... Нет?.. Ну, международные, в курьерском... Нет, так я не поеду. Дождемся пекинского... Куда?.. Сейчас?.. Ладно!.. Иду!.. Я тебя тоже...' А возвращаясь в комнату, равнодушно говорила Баженовой: 'Сестра звонила. Нездоровится. Просит зайти, навестить...' Нина Ивановна ехала из Норильска в отпуск на юг, отдыхать. Она удивлялась, почему Баженова так рано ложится спать, в лучшем случае вечером сходит только в кино или в театр. 'Ты, пожалуйста, не запирайся на ключ, - просила она. Никто тебя не утащит. Я могу у сестры засидеться'.
В этот вечер Баженова нашла на столе записку: 'Если вздумаешь спустись в ресторан. Будут приятные люди. Познакомишься. А что? Не пожалеешь. Нина'.
Баженова невесело улыбнулась, разорвала записку, бросила в угол, в проволочную корзинку. Всякому свое. Существует, по-видимому, в жизни и такой идеал. Ресторан. Приятные люди. Международный вагон в пекинском. Отдых на юге. И Нина Ивановна эта вроде бы не из тех, что упорно проводят свой досуг между ресторанами, ОБХСС и прокуратурой. Просто хочется ей взять всю 'красоту' жизни, пока она молода. Растрясти за два-три месяца отпуска, положенного северянам, все деньги, накопленные за год. Ну, и случится пошиковать, повеселиться за счет 'приятных людей'.
Да, так вот и живет человек. И верит, что это самое лучшее. И хочет убедить в этом других. Баженова подсела к столику, достала из сумки маленькое зеркальце, поправила волосы. Трудно дался ей сегодняшний разговор с Львом Ефимовичем: под глаза сразу легли черные круги. А пришла туда свежая, румяная.
