- Ах ты, беда-то какая! - вздохнул Загорецкий. - Кончилась пленка. У Фины глаза острее, катушку бы поскорей переставила.
Он присел на корточки, из нагрудного кармана гимнастерки вытащил очки, не торопясь завел оглобельки за уши и стал копаться в фотоаппарате.
На реке между тем лед продолжал садиться. Только дамба пока еще держалась прямая, высокая, словно каменный парапет набережной. Широкая поперечная полынья, все время черневшая открытой, полой водой, постепенно стала смыкаться - ее заполняли некрупные льдины, отделявшиеся от верхнего, по течению, поля.
Прошло еще несколько минут. Тягучих, медленных. Цагеридзе в бинокль обшаривал остров, запань, полоску бечевника вдоль всей протоки, застывшие неподвижно у поворота к 'Семи братьям' ледяные поля. Пока еще не было катастрофы, пока еще можно было надеяться...
Но у 'Семи братьев' Читаут - или черт? - непрерывно работал, громоздил сейчас ледяные хребты, которые потом неотвратимо могут вздыбиться и на косе, в конце острова...
Цагеридзе не хватало воздуха, горячее солнце до боли резало глаза, и эта боль почему-то всего сильнее отдавалась в раненой ноге. Он не решался посмотреть на стоящего рядом с ним Косованова, боясь прочитать в его взгляде страшное предсказание.
А минуты все шли.
С аппаратом в руках приподнялся Загорецкий, хотел сунуть очки в карман и промахнулся. Они упали на землю.
- Так не было... Так никогда еще не было... - запинаясь, проговорил он. - Николай Григорьевич, я н-не понимаю...
Еще прошла минута. Где-то в запани, посредине протоки, словно выстрел из пушки, прогрохотал лопнувший лед, тот самый защитный лед, который люди с таким трудом наращивали почти три месяца.
- Все еще уходит вода. Мостом навис, - сказал Косованов. - Ну, ничего, может, дал пока просто трещину. Не сквозную...
И Цагеридзе вспомнился такой же 'мост', рухнувший зимою на Громотухе, маленькой речке. Он тогда всем доставил немало хлопот и забот по заделке пролома. Если 'мост' проломится сейчас и здесь, в протоке, в запани - конец всему.
- Пошел... Пошел... - зашелестели голоса.
На самом повороте реки лед начал словно бы круглиться, дыбиться, вспухать...
- Подымает, подымает...
- Погнало!..
Сверху шествие ледяного вала все продолжалось, и было видно, как он пашет крутые, узкие берега, как выворачивает с корнями могучие сосны, стоящие высоко на откосах, и волочит их за собой.
Ближе заворочались льдины, становясь на ребро и выставляя свои острые углы, забрызганные илом. Опять забили, заплескались близ устья Громотухи желтые фонтаны, и, тоненько позванивая, посыпались в водоворотные воронки длинные, точно хрустальные, иглы. Захрипел воздух в острой щели, образовавшейся вдоль дамбы. Бесследно исчезла полынья. Теперь там крутились и терлись друг о друга льдины, все сильнее нажимая на пока еще мертво стоящее белое поле.
Вот, скрежеща, подалось и оно...
Будь малость пониже защитная дамба - и лед бы теперь пошел напрямую, в протоку, ворвался в запань. Но тут он, хрустя и ломаясь, стал постепенно сдвигаться в сторону правого берега, за остров, всползая местами в низкие черные тальники. А 'Семь братьев' между тем гнали и гнали валы один за другим, все выше и все грознее. Готовый раздавить пальцами трубы бинокля, Цагеридзе не отрывал взгляда от поворота реки.
- Фе-досья!.. Ух!.. - услышал он у себя за спиной сдавленный, глухой, словно стон, голос Куренчанина.
Повернулся. И увидел, как Михаил метнулся от реки на тропу, ведущую к переходу через Громотуху. В первый момент Цагеридзе ничего не понял. Но голоса: 'Гляди, гляди!..', 'Да куда же это они?' - заставили его посмотреть в сторону поселка.
Через протоку к острову - отсюда маленькие, как мизинчики, - торопливо и чуть пригнувшись, перебирались двое. Трудно было разобрать - кто. Но Михаил каким-то образом узнал. А когда Цагеридзе поднес к глазам бинокль, в радужном сиянии стекол он увидел и сам: через протоку бежит, спешит действительно Феня. С нею рядом... Василий Петрович. А за плечами у них на полотенцах у каждого по ящику.
Цагеридзе побелел. Да как же это могло случиться? Как мог позволить Иван Романович?
- Братцы, помогите, - выкрикнул Загорецкий, протягивая руки.
На негнущихся ногах, хватаясь рукой за сердце, он зашагал за Михаилом. Бросились и еще несколько человек.
Цагеридзе привычным глазом смерил расстояние. Полнейшая бессмыслица! К чему бежать? Все зря! До поселка добрых полтора километра. Не остановишь. Не догонишь. Не сделаешь, решительно не сделаешь ничего. Теперь как будет, так и будет...
Тугой ледяной вал, пришедший первым от 'Семи братьев', уже сползал на остров и рассыпался серебром среди качающихся тальников. Все понимали: там, у косы, начинается огромный тяжелый затор.
Вода, желтая, мутная, облизывая глинистые откосы берега, хлесталась и бурлила, местами перебрасываясь даже через дамбу. Льдины кувыркались, переворачиваясь наверх нижней, обмытой, гладкой, будто полированной стороной. Иногда они три-четыре вместе поднимались высоким шатром и тут же падали, раздавленные другими, более крупными и тяжелыми. На реке не стихал глухой грохот. Срезанные, выхваченные с откосов берега столетние сосны зелеными метелками проглядывали среди торосов.
А по острову ледяной вал катился и катился, двигался все дальше, засыпая камни, кусты, отдельно лежащие бревна живым, играющим на солнце серебром.
Василий Петрович с Феней между тем перебежали через протоку и, забирая в сторону от быстро наползающего на остров льда, скрылись, исчезли в мелких тальниках.
Можно было теперь отсчитывать минуты, можно было выверять расстояния, можно было зримо представлять себе, где и как идут они, что делают, - нельзя было остановить время и нельзя было остановить неумолимо ползущий ледяной вал, который, если только не рухнет затор на косе, не позже как через полчаса завалит, засыплет весь остров полностью и ворвется в протоку. И было теперь уже все равно, останется ли целой дамба, сохранится ли в запани замороженный лес. В этом тягучем и даже как бы неподвижном течении времени жизни человеческие, две жизни человеческие, неведомо - оборвались или не оборвались еще за ледяным заслоном? - вот что было единственным и главным...
Что происходит там?..
Что делают там люди?..
Делают ли?..
Храпя и сбрасывая с себя шумные струи воды, на дамбу тяжело взобралась зеленоватая, обмятая по углам льдина, повернулась, как танк.
Конец!..
Крепость сдается...
Но в этот миг под ногами Цагеридзе словно ушла вниз, дрогнула земля. А за островом, в дальнем его конце, невообразимо высокий и неохватный, сверкающий стеклом и сталью, встал ледяной столб. Раскололся и тучами мерцающих осколков упал по широкому кругу.
Второй раз дрогнула земля. И новый столб из стекла и стали взметнулся над черными тальниками еще размашистее и выше. В мелкой водяной пыли, повисшей в воздухе над местом взрывов, зажглись красные и фиолетовые огоньки.
Ползущий по острову гигантский вал сразу остановился, будто ему, как зверю, вбили две пули в переносье.
Не горбился больше и Читаут. Он шумно отвалился от берегов.
Зеленоватая льдина качалась на дамбе, как коромысло весов.
