Высокие торосы медленно опадали, рассыпались.
Вежливо уступая друг другу место, ледяные поля потянулись вдоль дамбы за остров...
...Цагеридзе вяло обтер рукой лицо. Ломило в ушах, болели челюсти. Сколько времени продолжалось все это, представить он не мог... Дамба осталась цела. Запань и замороженный в ней лес - тоже.
А люди?..
За ледяным валом на острове ничего не было видно.
Какая разница теперь, что происходит тут, у Громотухи. Снова остановились льдины или свободно плывут...
Рядом с собой Цагеридзе заметил Косованова.
- В поселок, скорей надо в поселок, - чувствуя чугунную тяжесть в ногах, сказал он.
- Не убедил я, - горько проговорил Косованов. - Опять на 'рыск' Петровича нашего потянуло. Девчонку еще сманил. Что же Иван Романыч?..
На берегу, кроме них, не было уже никого. Дымились догорающие костры.
13
От поселка к протоке вело несколько спусков, пешеходных тропинок. А в нижнем конце протоки, против самого ухвостья острова был устроен конный и автомобильный взвоз, по которому когда-то в начале зимы пробовали вывозить бревна, выколотые изо льда. Еще дальше этого взвоза, совсем на чистой поляне, в стороне от всяких построек, горбилась над землей вся в бурых метелках сухой полыни дерновая кровля с высокой вытяжной трубой - склад для взрывчатки. И потом начиналась тайга, уходящая вовсе в неведомое.
Феня хотела побежать за Громотуху вместе со всеми. Только там и будет что посмотреть. Здесь, против поселка, ничего не произойдет. И еще: ей следовало быть поближе к отцу. Вдруг она ему зачем-то понадобится. Сделать какую-нибудь неотложную запись или попроворнее, вместо него, щелкнуть затвором фотоаппарата. Но она чуточку замешкалась, и ее прихватил Иван Романович Доровских.
- Загорецкая, - сказал он, - всех как водой смыло, понеслись за Громотуху. А Николай Григорьевич велел у спусков к протоке поставить охрану, чтобы какого-нибудь чудака случаем на остров не понесло. На пешие тропочки я набрал все-таки. А ты шагай на конный взвоз.
- Иван Романыч...
- Ну, понимаешь! Нет же никого...
И Феня подчинилась.
При ней была 'общая' тетрадь, карандаш, припасенные на всякий случай.
Никто не мешал думать, и Фене захотелось посочинять стихи.
Она отыскала себе удобное местечко - три крупных валуна, совсем как кресло, и уселась на прогретые солнцем камни. Отсюда не очень хорошо, но все-таки видна была дамба, пересекавшая верх протоки, круто наискось, видны были дымящиеся за Громотухой костры и движущиеся яркие пятна - девичьи праздничные платки и платья. Это - если смотреть направо. А прямо перед Феней лежали скучная, посеревшая, вся в талых лужицах протока и за нею еще более скучный остров, ощетинившийся низкими черными тальниками. Влево, с вольным размахом до самого голого мыса, за который зимой уползало багровое солнце, открывался Читаут, пробитый, издырявленный накануне произведенными взрывами.
'Попалась так попалась, девушка, Ивану Романычу. Теперь сиди', подумала Феня. И написала первые две строчки:
Разве может прийти весна, не волнуя кровь?
Разве может прийти она, не неся цветов?
Написала и тут же с досадой зачеркнула:
- 'Кровь' - 'цветов'... 'Не неся...' И вообще не свое, а с кого-то. Из девятнадцатого века.
Она попробовала переписать:
Приходи! Приходи же скорее, веселый май!
Приноси облака грозовые, на реке лед взломай.
И рассердилась окончательно:
- Да что это меня сегодня на какие-то альбомные стихи тянет! А если так начать...
Ледоход...
Тяжела становится для реки броня.
Всюду солнце, цветы. Грозовые плывут облака.
Все в живых огнях. Но в реке
нет огня!
Подо льдом темно, лед ей больно давит в бока,
Не дает дышать...
Феня чуть не заплакала:
- Не то! Не то! И не так! Привязался еще этот размер идиотский!
Перечеркнув и эти строчки, она принялась грызть карандаш. Вдруг ей послышалось: со стороны Громотухи докатился какой-то приглушенный расстоянием гул.
Она подняла голову, вскочила и увидела, как по ту сторону дамбы вздымается, вспухает лед на реке, а от поворота к 'Семи братьям' медленно движутся высокие, угловатые торосы, поблескивающие на солнце своими острыми гранями.
Феня перевела взгляд на остров, на главное русло реки, к крутой галечной косе, вклинившейся в реку от правого берега. Лед медленно, торжественно двигался и здесь, одновременно почему-то опускаясь, садясь все ниже, словно какая-то неведомая сила властно прижимала его ко дну. А тем временем за Громотухой ледяные горы громоздились все выше и выше.
'Затор! У косы сейчас образуется затор! Вода уходит, лед садится на камни, - испуганно подумала Феня, припомнив, какие страсти рисовал утром в столовой Василий Петрович. - Если на косе ледяные поля прихватит, зажмет вся эта беда от 'Семи братьев' поползет через остров в запань...'
Тетрадь упала на землю. Ветер со звонким пощелкиванием перебирал ее налощенные листы.
'Что же это такое? Да что же это такое? - с остекленевшими от страха глазами мысленно твердила Феня, видя, как первые серые льдины в верхнем конце протоки двинулись на остров, подгибая и ломая тальники. - Это же конец всему. Вся наша работа пропала. Лес погиб...'
В горе и отчаянии Феня закричала:
- Да стой ты! Стой! Остановись!..
Она готова была побежать страшной силе навстречу, стать ей на пути, оттолкнуть, отбросить назад... А ледяной вал неотвратимо поднимался все выше, теперь подползая уже и к самой косе. Льдины лопались, вставали на дыбы, кувыркались, тыкались в берега. Было похоже: они взбираются друг другу на плечи, чтобы оглядеться, куда им двигаться дальше.
Мимо нее торопливо прошагал Василий Петрович, спускаясь по взвозу к протоке. Откуда он появился, Феня не заметила. И даже не подумала его остановить. Василий Петрович для нее был крупным начальником, на которого не распространяются ничьи приказы.
Через плечо на полотенцах, связанных узлом, у него были переброшены два каких-то ящика, длинных и, должно быть, очень тяжелых. Один на груди, другой - на спине. Шел Василий Петрович, все время хватаясь за поясницу, и Фене вспомнилось, что он в последние дни постоянно жаловался на сильную боль в 'крестце'. Он, конечно, спешил на остров не зря, он тоже видел гибель всех их трудов - грозно ползущий ледяной вал и, наверно, надеялся его остановить. Феня даже не спросила себя - 'как?' - она видела, что Василий Петрович очень торопится, что ему трудно, больно. И поэтому она просто метнулась вслед за ним.
Нагнала в конце спуска, запыхавшись, сказала:
- Дайте мне хотя один... Я понесу...
Василий Петрович повернул к ней злое лицо с синеватыми мешками под глазами, набрякшими от натуги.
- Куда ты к черту! - заорал он. - Пошла вон, сопля! Тут динамит!
Страшное слово 'динамит' тугой спазмой зажало Фене горло, перехватило дыхание.
Но она все-таки не отстала, не отошла прочь от Василия Петровича. Через силу, а выговорила:
- Все одно, дайте... Я осторожно...
- Фенька, уйди!.. - еще злее сказал Василий Петрович, тыча в ее сторону кулаком. - Нету время с тобой разговаривать. Видишь?
Она видела. Теперь даже отсюда, снизу, было видно, какая высоченная за островом, на косе, встала ледяная гора. Встала и словно бы замерла. А в тальниках, давя их своей беспощадной тяжестью, как бегемоты, ворочаются огромные льдины, храпят, трещат и все ближе подбираются к протоке. Именно поэтому Феня особенно крепко вцепилась руками в один из ящиков. И Василий Петрович, обмолвившись нехорошим словом, ей уступил...
