- К лицу! - закричал директор. - Куда я тебя отпущу на этой снасти, да еще в позднюю осень! Чтобы штормами тебя раскатало, да? Ни себе чтоб, ни людям?
- Не меньше твоего в сплаве я понимаю, Григорий Павлович. После Енисейска пароход меня поведет.
- Я знаю, туда, на Север, как в прорву, лес идет. Сколько ни плавь все будет мало.
- Надо думать, в дело идет, - заметил Евсей Маркелыч.
- А свой завод я закрывай?
- Тебе и так уже хватит.
- Запас карман не дерет.
- Ну, как знаешь.
- Я знаю.
- Помоги ветер пересилить, не то придется мне якорь кидать.
- Я тебе твердо сказал: к себе в запань поставлю. Правые реи не снимешь - на косу прижму, посажу. Лес зимой на лошадях вывезу.
- Под суд пойдешь!
- Оправдаюсь.
- Навряд!
Тропинин не слушал. Он скомандовал катеру дать разворот вправо и прижимать плот к берегу. Евсей Маркелыч позеленел. Подскочил к Тропинину, рванул его за плечо, и оба уставились друг на друга ненавидящими глазами.
- Ты что со мной-то делаешь? - едва выдохнул Евсей Маркелыч.
В пылу ссоры они и не заметили, как возле них собралась вся команда плота. Девчата стояли бледные, готовые сразу же вступиться за Евсея Маркелыча. Тропинин вовсе побагровел.
- Дурак ты старый! - закричал он, отталкивая лоцмана. - Не хочешь понять: лес берегу! Все равно не доплывешь - погубишь.
Евсей Маркелыч отступил, сел на бревно, взялся за сердце. Поманил пальцем Ирину Даниловну:
- Ирина, поди с девчатами якорь киньте. Скорее!
Катер уже уткнулся носом в концевое челено плота и отгибал его к берегу.
- Так и бросишь якорь?
- Брошу, - устало подтвердил Евсей Маркелыч. - Ну, встретились мы сегодня... как с варнаком каким на большой дороге. Тринадцать лет сдавал тебе лес, слова худого ни разу не было сказано, а тут...
Тропинин подергал свои длинные желтые брови. Проследил взглядом за катером, который переходил ко второму челену, и кинул фуражку на бревна.
- Останови девчат, - решительно потребовал он. - Тебе говорю: останови! Бросите якорь, сколько потом будет лишних трудов...
- Чем мне от тебя отборониться больше? - сказал Евсей Маркелыч. - Одно средство.
Плот конвульсивно забился. Быстро стали вытягиваться в прямую линию одно за другим все челенья. Катер бессильно тарахтел винтом.
- Сбросили якорь?
- Сбросили. Спасибо тебе, Григорий Павлович, дал ты работу девчатам добрых полдня петь 'Дубинушку'.
- Сам виноват.
- Виноват буду, коли к месту его не доплавлю.
Тропинин молча направился к катеру.
- Фуражечку не забудь, Григорий Павлович, - предупредил его Евсей Маркелыч.
Через несколько минут катер исчез за серой рябью волн.
В сумерках ветер стих, оборвался внезапно, будто где задвижкой перекрыли трубу. И только еще суетились мелкие волны, все реже набегая на плот. Заморосил редкий дождик. Девчата, пока еще не намокли дрова, торопились разложить костер.
- Варя, почему вы в Стрелке на меня рассердились, ушли от меня? выбрав момент, спросил ее Александр.
Варя глянула на него искоса:
- Пойдемте, расскажу.
Они ушли в конец плота. Варя посмеивалась:
- Научились теперь реи заводить?
Чуть заметный, вдали мерцал красный огонек бакена. Варя похлопала ладонью по бревну, на котором они сидели прошлый раз, греясь у костра:
- Мокрое! - и с сожалением повернула обратно.
- Варя, вы рассказать мне хотели...
- Хотела.
- Ну?
- Ну и не расскажу. Теперь вам и так ясно.
И запрыгала по бревнам.
- Смотрите, можно ногу сломать.
А потом закричала приотставшему Александру:
- Ой, скорее! Якорь начали поднимать.
Якорь лег на дно плотно, видимо заклинившись меж камней. Подобрав натуго трос, девушки больше не могли одолеть ни вершка. Напрасно хором тянули они: 'Еще взяли, еще взяли!..' - и рывком ложились на спицы ворота трос едва вздрагивал, а барабан поворачивался так мало, что собачка храповика не могла перескочить в очередную зарубку.
Вместе со всеми крутил колесо ворота Евсей Маркелыч. Сильно наклонясь, он давил на спицу полной грудью, морщась и вздрагивая, когда ворот сдавал обратно.
- Ишшо, ишшо! - шептал он. - Ну, ишшо!..
За два часа упорной работы барабан сделал один поворот. Это значило, что трос вышел примерно на полтора метра. И это значило, что не якорь по дну волочился к плоту, а плот всей своей тяжестью поднимался против течения к засевшему в камнях якорю.
- Шабаш! - сказал Евсей Маркелыч, рукавом утирая пот, обильно струившийся по лицу. - Отдохнем, поедим - тогда, может, и дело лучше пойдет... Ну, загадал нам Григорий Павлович загадку!
Девушки взялись заправлять полупогасший костер. Красный отсвет ложился на воду далеко, но берегов не было видно. Словно в беспредельном черном океане стоял плот.
- К утру выходим, дядя Евсей? - спросила Луша, трогая рукой туго натянутый трос.
- Как будешь тянуть, - сердито сказал лоцман, - а то и не выходим.
Вдруг он прислушался:
- Катер идет... Право... - Еще послушал: - Снизу подымается, а не берегом. К плоту, что ли, хочет пристать? - И так и подскочил: - Опять, поди, Григорий Павлович едет! Ну, черт старый, смекнул, что ветер стих и в ночь мы пойдем. Разбойник, чистый разбойник!.. - Он стиснул зубы: - Пойду вот, палкой его оглоушу!
Освещая прожектором реку, катер на малых оборотах двигался обочь плота.
- Эй, лоцман!.. - кричали с катера.
Евсей Маркелыч молчал выжидая.
- Лоцман!.. - надрывались на катере.
- Я лоцман.
Луч прожектора лег поперек плота. Катер носом ткнулся в бревна. Тотчас с него сошло человек десять рабочих. За ними еще двое, одетые в дорожные комбинезоны.
- Эге, - сказал Евсей Маркелыч, - дело-то серьезным оборачивается. Ну и чего вам здесь надобно? Григорий Павлович приехал? - Как древний витязь, он хотел с ним вступить в единоборство.
- Нет, не приехал. Давеча-то погорячился он, а потом остыл. Велел вам помочь якорь выходить и на фарватер вывести плот.
Так бывает, когда готовишься открыть туго захлопнувшуюся дверь. Нажмешь изо всей силы плечом, а
