Пельше активно заигрывала с латышской эмиграцией, осевшей по другую сторону Балтийского моря. Особенно большая колония образовалась в Швеции. Налаживались культурные связи, приглашались гастролеры. В столицу Латвии уже приехал известный шлягерный исполнитель Альфреде Винтере. Он дал десять концертов, потом еще полтора месяца находился в Риге, выступая в программе Рижского эстрадного оркестра, чему музыканты откровенно радовались, ведь отменялись гастрольные поездки. Винтере появлялся на сцене во втором отделении и пел пару-тройку душещипательных латышских песен. Шварц не раз сидел с ним в ресторане, много общался. Разговоры касались в основном одной темы - жизни на Западе. Видимо, этот аспект и заинтриговал товарищей из 'органов'. 'Стучать' на кого-либо не собирался, но оперативность людей в мышиных пальто смутила его и сбила с толку. Он попытался состроить недоумение.
- Не представляю, что я могу сказать. Об этом все знают, да вам, наверное, известно больше, чем мне.
- Вы все-таки подумайте. И недельки через две позвоните. Вот вам телефон.
Шварц не стал звонить, сделав вид, что случайно забыл о разговоре, не придал ему значения.
Через месяц кагэбэшники сами напомнили о себе.
- Что же вы, Эгил Яковлевич... Мы же с вами условились, а от вас ничего не слышно...
- Работы много, замотался.
- Надо встретиться. Как насчет завтра? Мы будем ждать вас в гостинице 'Рига' в 32-м номере. Устроит?
- Попробую,- вяло уступил он.
- Тогда ладушки. Часика в два приходите.
'Вот впились, кровососы,- с досадой подумал Эгил,- уже колени трясутся, так и лезут без мыла в...' Ругаться Эгил не любил даже мысленно. Впрочем, поведение новоявленных 'друзей' не удивляло, прагматичность их действий была очевидна и не требовала особого напряжения ума: к чему вербовать какого-то четвертого тромбониста, когда можно получать нужные сведения от самого худрука?
Вторая встреча не добавила оптимизма латышским чекистам. Шварцу так удалась роль тупоумного чудака, упорно не желающего понять, что от него требуется, что его благодетели пришли к выводу: их подопечный органически не способен к 'сотрудничеству'.
- Больше они не давали о себе знать,- сказал мне потом Эгил.- Но если бы я позвонил им тогда, то никакой Швейник не выгнал бы меня из филармонии.
Это уж точно, но от себя добавлю: мне не очень-то верится в деликатность прорабов из Комитета глубокого бурения: мол, раз не договорились, то все, забудем! Ничего никогда они не забывали. И, как правило, через месяц, полгода, год, через пять лет как ни в чем не бывало могли возобновить попытки влезть в душу своей жертве. Если Шварца действительно не беспокоили в течение всей его карьеры в СССР, то можно сказать, что ему здорово повезло, совершилось великое чудо.
С приходом Шварца популярность РЭО в городе возросла, но в составе оркестра произошли некоторые изменения. Г. Кушкиса заменил Арнольд Попе, а место за роялем занял Эрмин Балыньш, муж Айно Балыни. В свое время он учился в музыкальной школе имени Дарзиня, а потом резко сменил дирекцию жизни: вместо консерватории пошел в архитектурный институт. Он умел играть на рояле и, поскольку вознамерился быть сторожем при собственной жене, уговорил Эгила взять его вместо Паулса.
Балыньш продержался недолго, его способности оставляли желать лучшего, и в конце концов будущий архитектор уступил рояль профессиональному пианисту Александру Кублинскому, которого Шварц знал еще со школьной скамьи. Кублинский занимался и сочинением эстрадных песенок, одна из них, 'Ноктюрн', обрела в исполнении квартета 'Аккорд' поистине всесоюзную известность:
Ночью, в узких улочках Риги,
Слышу поступь гулких столетий...
На гастролях во Львове Кублинский предложил Шварцу:
- Я тут знаю одного трубача, зовут Володей. Он хочет к нам в оркестр. Пойдем послушаем.
Пришли к нему домой, и когда высокий, похожий на гоголевского Остапа, 22-летний Володя Чижик взял трубу и заиграл, Шварц искренне изумился: музыкант экстра-класса, настоящий Гарри Джеймс.
Несмотря на известные в таком деле трудности, Эгил в случае с Чижиком проявил себя как умелый администратор. С помощью Яши Штукмейстера он выбил у Швейника дополнительную ставку, прописал музыканта в Риге, нашел жилье. И в один прекрасный день понял, что совершил стратегическую ошибку - этот трубач в состав РЭО никак не вписывался. Оркестр славен слаженностью, корректной игрой, а Чижик своим напором так свинговал и фразировал, что петухом выделялся из ансамбля. Он чувствовал себя звездой, а надо было подчиняться коллективу, умерять свой пыл.
Чижик сыграл в Рижском эстрадном оркестре только один концерт, в Дзинтари. Выпендривался, как хотел. При этом мысли об его увольнении у Эгила еще не возникало. Возможно, Чижик ощущал свою исключительность, идущую вразрез с интересами РЭО, рвался куда-то выше. Однажды на репетиции в филармонии Шварц вдруг заметил сидящего в конце зала Гараняна. Гость из Москвы? К чему бы это? Гадать долго не пришлось. В перерыве к Эгиду подошел Чижик и тоном, не терпящим возражений, заявил:
- Я ухожу к Лундстрему.
Сюрприз не из приятных. Сделан он в разгар выступлений РЭО. И все это после того, что он, Шварц, сделал для этого музыканта, после долгих уговоров Швейника, после с трудом добытой прописки. Все коту под хвост. Духовая группа оркестра в самый неподходящий момент оголялась. Шварцу оставалось только развести руками Да, он понимал, Лундстрем - это другие условия, другой престиж. Но все-таки поступок Чижика смахивал на грубую подножку. Тем не менее они расстались по-доброму, и несколько лет спустя, когда Володя блистал уже в оркестре Людвиковского, он принимал Шварца как старинного приятеля. Даже советовал ему, кого из музыкантов Людвиковского пригласить для записи на радио: 'Гараняна возьми, Гареткина на ударные и обязательно всю группу тромбонистов - они там засаживают такие вещи, закачаешься'.
В РЭО появились новые классные музыканты: саксофонист и аранжировщик Виктор Долгов, тенор-сакс Александр Пищиков (впоследствии они прославились и на московской эстраде). Учитывая, что Г. Кушкис прошел курс лечения от алкоголизма, Шварц с трудом упросил Швейника взять того снова в оркестр. Поначалу первый саксофонист РЭО держался в порядке, приходил на репетиции трезвый как стеклышко. Потом история стала повторяться чаще и чаще, и с Кушкисом в очередной раз пришлось расстаться. Тысячный, а может, и миллионный по счету бездарно загубленный талант Советского Союза
Все эти пертурбации с мало- и многопьющими музыкантами только злили Швейника, он уже стал коситься и на Шварца: а того ли человека он приблизил к себе? При каждом удобном случае Филипп Осипович напоминал худруку, что тот не следит за моральным климатом в РЭО, а это кладет пятно и на филармонию в целом.
Шварца раздражали бесконечные придирки начальства. Основной конфликт разгорелся в мае 1961 года, когда Швейник обвинил художественного руководителя в 'развале работы и создании нездоровой атмосферы в коллективе'.
- У вас, уважаемый Эгил Язепович,- желчно выдавил он, подчеркивая даже истинное отчество Шварца вместо привычного 'Яковлевич',- Кублинский является систематически пьяный на репетиции, а вы делаете вид, что не замечаете это. Одним словом, хватит с ним цацкаться. Пусть он сегодня же напишет заявление. Я не собираюсь держать в филармонии алкоголиков.
- Если вы уволите Кублинского,- психанул Шварц, заступаясь за приятеля (может, не стояло этого делать?),- я сам подам заявление об уходе.
Швейнику будто того и надо было:
- И подавайте! Немедленно!
Шварц, хлопнув дверью, вышел из кабинета. Скандал в филармонии закончился трагикомически. На место худрука Швейник назначил не кого-нибудь, а... самого виновника конфликта, первого пьяницу в РЭО Александра Кублинского. И бывший друг-приятель, автор 'Тихих улочек Риги', на первой же репетиции объявил опешившим музыкантам:
- Все, ребята. Времена Шварца закончились. Начинается новая эпоха Рижского эстрадного оркестра.
Как там в Евангелии сказано: прости их, Господи, ибо они не ведают, что творят.
К счастью, власть Швейника ограничивалась стенами филармонии, за которыми действовали другие
