начали подкашиваться. Поцелуй был, как лето, он медлил и медлил...
Краем глаза я заметил в зеркале расплывчатый силуэт, довольно потирающий руки. 'Кажется, попался!' - резанула сознание мысль.
Я отпрянул от Мондрус, и наваждение исчезло. Искушение растаяло, и вдохновение улетучилось. Все вернулось на круги своя. У зеркала метрдотель приглашал Ларису Мондрус и стройного господина по имени Володя пройти к зарезервированному столику. Я топтался у чучела косолапого и туго соображал, кто меня или кого я только что целовал. Некое голографическое тело? Тогда почему я все еще ощущаю аромат изысканных духов и мой язык горит, как от паприки? Если это имело место, то интересно, на кого я был похож? На Бочевера? Или на Шварца?.. Эти кардиналы - сущие иезуиты, мать их ети. Прости меня, Эгил, за спорадические моменты моей параллельной жизни. Я устоял перед великим соблазном, хотя в принципе мне и отвечать не за что тайны сна нам неподвластны.
Когда я вернулся к столику, Жанна заметно нервничала.
- А мне показалось, Боря, вы сделали ноги. Бросили девушку на произвол судьбы.
Я опустил глаза на ее круглые, как яблоки, колени и вспомнил пушкинское 'ужо постой...'. Мне почему-то всегда мерещилось 'у, ж..., стой!'
- Что вы, что вы! Как можно бросить такое сокровище.
В эту ночь я мял Жанну так, будто месил глину, долго и тупо, но она впитывала меня, поглощая мою остервенелость, как ненасытная губка, только изредка хрипела в забытьи: 'Вкусно!.. Вкусно! Настоящее животное...'
Вот любопытно, после письма Шварца, где он рассказывал мне про Бочевера и дал его телефон, я позвонил Владимиру Юрьевичу. Представившись и сообщив о себе минимум данных, я попросил раскрыть тайну: как ему удалось прописать Мондрус в Москве.
- Все очень просто. Я пошел на прием к Фурцевой, объяснил ситуацию, и Екатерина Алексеевна при мне написала письмо в Моссовет, Промыслову.
- Вот так да! - Я был огорошен.- А как же тогда совместить это с тем, что мне говорил Шварц: ему администраторы в 'Росконцерте' якобы признавались, что Мондрус вычеркивает из заграничных поездок сама Фурцева?
- Полная ерунда. Эгил просто забыл. Эти администраторы сами не включали Ларису в списки.
- Может, взятку вымогали?
- Не знаю. Может быть. У меня проблем больше с Мулерманом было. А кандидатура Мондрус на поездку в Польшу прошла без сучка без задоринки. Она же звездой уже была. Так что и прописку Лариса получила благодаря Фурцевой.
- Будем считать, что недоразумение устранено.
Возвращаюсь во времена оны. Комбинация с квартирным обменом выстраивалась такая. В Риге за совершенно смешные деньги - тысяча четыреста рублей - была приобретена однокомнатная квартира, благо в кооператив Мондрус и Шварц вступили сразу, как поженились. Очередь поспела в самое время, и теперь в кооперативную переселили маму Эгила. Освободившуюся же двухкомнатную квартиру предложили в обмен на найденную по объявлению жилплощадь в Москве.
Это была 19-метровая комната в коммунальной квартире в доме довоенной постройки на Ольховской улице, недалеко от Елоховской церкви. Другую комнату занимала хозяйка, пожилая женщина, Надежда Захаровна, со своим сыном Володей, инженером из Курчатовского института. Трагедия семьи заключалась в том, что по тогдашним жилищным законам она не имела никакого права на расширение своей площади за счет освобождавшейся комнаты. Из-за этого Володя не мог не только жениться, но даже привести в дом приглянувшуюся женщину. Он имел лишь отгороженный шкафом угол. Надежда Захаровна отличалась строгой религиозностью, их комната вся была увешана иконами, царил полумрак, горели свечи и крошечные лампадки. В общем, не комната, а малый придел.
Но едва Лариса переступила порог, как в нос ударил острый запах керосина. Оказалось, что ее верующая соседка вела жестокую борьбу с тараканами на кухне. Протирая углы и стены, она приговаривала:
- Чтоб не заводилась всякая нечисть, мы ее керасинчиком, керасинчиком...
Когда мои новоселы распаковали вещи и первым делом включили телевизор, их ждал настоящий сюрприз - показывали клип (правда, тогда еще такого словечка не было в ходу) Ларисы Мондрус - первый в жизни! - с песней П. Аедоницкого:
На земле большой в этот час
Все для тех, кто ждет,- все для нас...
Это был вещий знак, доброе предзнаменование. Два с половиной года они маялись в Москве по чужим людям, и вот наконец своя, небольшая пока, но законная жилплощадь, плацдарм, с которого пойдет дальнейшее наступление на столицу.
Ты привезешь, только ты привезешь
Пение птиц и цветущие вишни...
пела в 'ящике' ирреальная Лариса Мондрус, а другая Лариса Мондрус, не телевизионная, живая во плоти, смотрела на экран и поражалась эффекту собственной раздвоенности. Это, однако, не мешало ей прикидывать, как обставить комнату. Многострадальное пианино с Каретного уже перевезено. В мебельном она присмотрела парочку гэдээровских кресел красного цвета, кое-что придется забрать из Риги. По большому счету, разностилье, эклектика, но и в этом можно найти свою прелесть, если знаешь, что это твоя комната и есть поле для экспериментов.
Закон парных случаев постоянно напоминает нам о себе. Коли пришла беда, то обязательно не одна; коли удача, то за ней точно следует другая. Кто мог предугадать, что 'выскочка' Мондрус, прорвавшаяся в Польшу, через два месяца опять поедет за рубеж?
В 60-е годы заграница казалась нашим артистам раем земным. Все поездки туда строго регламентировались по четырем категориям. Первая включала гастроли по линии Госконцерта и давала возможность выступлений не только в соцлагере, но и на Западе. Основной контингент здесь - вояжеры от серьезных жанров (Ойстрах, Ростропович, Вишневская), фолькористы-'народники', ансамбли песни и пляски. Вторую категорию составляли собственно эстрадники: вокалисты (Кобзон, Дорда, Лазаренко), акробаты (Евтихова и Фатеев), конферансье (Брунов), кукольники (Н. и И. Дивовы), иллюзионисты и фокусники (Акопян) и т. д. В третью попадали артисты, вне зависимости от жанра, от 'разговорников' до чревовещателей, от вокалистов до чечеточников и балалаечников - это плановое обслуживание советских войск за границей. Тут главную роль играл не масштаб таланта, а блат, связи, пробивная сила. Особую категорию образовывали гастролеры, выезжавшие за кордон 'по случаю' и как бы помимо воли Госконцерта. В частности по этому разряду и проходило приглашение Ларисы Мондрус от Берлинского телевидения. С одной стороны, это была чистая случайность, не шедшая ни в какое сравнение, с госразнарядками, с другой - и немалая честь! Скажем, Дорду или Великанову на немецкое ТВ не приглашали.
Такое иногда практиковалось: редакторы телевидения ГДР, наведываясь в Москву, подбирали в фондах какие-то записи, которые они хотели бы послушать. Восточный Берлин по части эстрады, музыки и технических возможностей считался тогда более продвинутым по сравнению с остальным соцлагерем. Проблемы у них возникали лишь с выбором советских исполнителей. Ведь надо было демонстрировать всей Европе, что их друзья с Востока ничуть не хуже западных исполнителей. Надо было доказывать, что Советский Союз это не только ансамбли Советской Армии или Игоря Моисеева, а еще и современные модерновые певцы и певицы. Но где их брать? Выбор чрезвычайно скуден. Каждый такой исполнитель находился всегда с трудом. Так почти случайно попалась берлинским товарищам в исполнении Мондрус песня Ю. Саульского 'Бесконечное объяснение'; что-то, видимо, 'зацепило' их в прозрачном голосе молодой певицы.
Получив заявку персонально на Мондрус, в Госконцерте заволновались и по привычной схеме принялись наставлять Ларису по части репертуара: какую песню можно петь, какую - ни в коем случае
- Они меня просто расстроили,- жаловалась мне Лариса,- оголив мой выбор, позволив взять только какие-то невзрачные вещи. А когда я прилетела в Берлин, то выяснилось, что немцы уже сами решили, что мне надо петь. Они выбрали 'Бесконечное объяснение'. Сделали новую оркестровку, написали другой текст. И говорили мне: 'Вы очень хорошо смотритесь, у вас современная манера подачи материала. Нам хотелось бы, чтобы вы исполнили эту песню по-немецки'. А для меня нет ничего интереснее, как петь на любом языке, все равно на каком. И я выучила немецкий текст просто на слух, чисто фонетически. И спела песню почти без акцента в сопровождении Большого симфоджаза Берлинского телевидения. Получилось очень красиво.
