Растопчина ждали по окончании каникул, в начале января, но Андрей летел 'с запасом', намереваясь провести предпраздничные дни в Галите у Барта, а само Рождество встретить вместе с ним, а возможно и вместе с Пэм, в Лас-Вегасе, или, еще лучше, высоко в горах, в Эльдорадо, на Тахо среди роскошных сосен, снега и казино. Финансовую часть путешествия Барт, в основном, брал на себя (аренда коттеджа и ресторан в рождественскую ночь). Проблема могла возникнуть из-за погоды - гололед, снежные за носы, метель в иные дни намертво сковывали движение на горных дорогах.
В материальном плане очередной вояж в Америку должен был принести Андрею одни убытки. Гонорар за те восемь лекций, что Растопчин готовился читать в ЮСИЭСБИ, не покрывал и двух третей расходов на поездку, однако, жить Растопчину предстояло у друзей в Галите (кстати, рядом с Университетом), а, следовательно, стол, дом и автомобиль доставались ему на время пребывания в Калифорнии практически бесплатно. Безусловно, стоило идти на значительные расходы и лететь в Калифорнию поскольку, в случае удачи - то есть успеха у студентов, профессор ЮСИЭСБИ вполне мог оказать Андрею любезность и составить ему протекцию в другом Университете или колледже. Кроме того, Андрей хотел начать поиск издателя своего 'Загородного русского дома'.
Да, жить в России стало невыносимо. Постсовковые нравы и быт ругали все, и бывшие правые, и бывшие левые, вольно или невольно противопоставляя загаженным обломкам славянской цивилизации ухоженый цветник современного Запада. Один из центральных постулатов повальной московской поведенческой моды гласил: есть шанс выехать на Запад - кровь из носа, используй этот шанс. Признание какого-нибудь оригинала в том, что его за границу не тянет и только поэтому он туда не спешит, в приличной компании сочли бы за дурной тон. Растопчин и не признавался никому, даже Елене. Сам себя, однако, не обманывал, знал прекрасно, что снова будет чувствовать себя в Америке немножко 'не в своей тарелке', всякий раз, садясь в самолет до Нью-Йорка, он перебарывал извечную русскую, взлелеянную еще Емелей на печи, лень, рядился в чужой ритм, чужой темперамент, чужой оптимизм.
Честно говоря, с гораздо большим удовольствием Андрей помчался бы сейчас в Москву своей юности, тогда он оды был готов слагать ступенькам лестницы, ведущей к весенней реке, стотысячной чаше стадиона, где выигрывал 'Спартак', Ленинградскому и Курскому вокзалам, последнему троллейбусу, ненаглядной Полянке, переулкам и бульварам Садового кольца, эскалатору метро, подарившему образ любимой, тихим поленовским дворикам Таганки. Той Москве, конечно, не доставало политических свобод. В той жизни царил враг рода человеческого КГБ. Дьявол опознан, и все бы хорошо, когда бы зло стала враждебной человеку вся истерично-кондовая, с маникюром на когтях, базарная российская жизнь.
В первых числах декабря Растопчин покончил, в основном, с делами и позволил себе маленькую передышку - принял приглашение давнего товарища (учились на одном курсе) Баскакова, архитектора из Ялты, навестить его бывшего, сокурсника, подегустировать южнобережные вина и заодно познакомиться ('мельком глянешь, и я буду уже тебе благодарен') с эскизами виллы - 'модерн', которые Баскаков вымучивал для одного из крымско-турецких СП. Как художник Баскаков в свою звезду не верил, но земные дела проворачивать умел. Надежда была на то, что щедрый на идеи позер Растопчин, расслабившись на отдыхе и захмелев, не просто оценит эскизы, но войдет в творческий раж и, красуясь перед 'жалким бездарным провинициалом', коснется всего спектра проблем, интересующих ялтинца - от привязки виллы к местности до стиля и цветовой гаммы интерьера. Андрей отправился в Крым.
Черное море штормило. Прибой аритмично, словно он страдал одышкой, ворочал тяжелую гальку. В прогалинах низких туч, желто-серых и рыхлых, как старый грязный снег, ледяно сквозила колодезная голубизна декабрьского неба. Ветер охотился за балконными, дверями Но с видимым удовольствием бил и мелкую дичь стекла в форточках, оставленных без присмотра. Его порывы гасли в густой и грубой хвое могучих кипарисов массандровского парка. Чайки барражировали вдоль окон верхних этажей гостиницы, зависали над перилами балконов, высматривали хлеб в мозаике осколков. Сквозь близкую паутину осыпавшегося горного леса просвечивали теплые пятна глинистых откосов и древнее серебро отвесных скал. К запаху сосен примешивался запах шторма, брызги летели к самому небу - над зимним молом появлялось видение огромного куста цветущей белой сирени, а через мгновение мутные потоки вновь водопадами устремлялись с бетона прочь, кромка пляжа круто уходила вниз, в пену грохочущего вала, море опять отступало, обнажая каменистое дно, полное вспыхивающих и тающих искр, темные скользкие травы, что, вытягиваясь, тянулись во след за умирающей волной, и песчаные проплешины с родинками мхов. От морских глубин, от волны и пустынного берега, сплошь заваленного мокрыми водорослями, тенями рваных облаков, солнцем и насквозь просоленными кусками дерева, веяло добрыми старыми временами и покоем. Растопчин был счастлив от того, что переселился из дома Баскаковых в гостиницу. Это не потребовало никаких усилий, половина номеров оказалась незанятой. Никто не тревожил Андрея, никто, кроме шефа в проектном институте и секретарши из Союза, не ведал, где находится Андрей. Поэтому РастопчиНа крайне удивил междугородный звонок, раздавшийся у него в номере ранним декабрьским утром.
- Вы меня не знаете, - сказал молодой женский голос, - но мне очень нужно вас увидеть. Простите, что позвонила так рано. Боялась не застать.
- Представьтесь, однако, - ответил Растопчин.
- У нас общие знакомые в Америке, - сказала женщина. - Если я появлюсь в вашем номере завтра где- то в полдень, как? Я бы и сегодня к вам рванула, да рейсов нет. Не сезон, на Крым они оставили всего один рейс в день.
- Откуда бы рванули? - спросил Растопчин.
- Из Москвы.
- Но через несколько дней я сам буду в Москве. Что за спешка? Объясните хоть в общих чертах.
- Не телефонный разговор.
- Я вас не приму, - разозлился Растопчин, - Меня в номере в полдень вы не застанете.
- Я подожду в холле, - пообещала женщина.
- Долго ждать придется, - огрызнулся Растопчин.
- Привет общим знакомым.
- Не бросайте трубку, - заволновалась женщина, - я объясню! Мне непременно нужно вам кое-что передать и как можно быстрее. Совсем недавно я вернулась из США. Прошу, не исчезайте завтра из гостиницы. Я и так с трудом отыскала вас.
- Кстати, через кого?
- Через секретаршу Союза архитекторов.
- И она дала вам мой телефон? - спросил Андрей.
- Как видите. Хотя я вас понимаю, - добавила незнакомка, - это было не просто. Она стояла насмерть.
- Уговорили, жду вас, - согласился Растопчин. - Но любопытно, как вам удалось сломить сопротивление сей железной дамы из Союза?
- Не ругайте ее. Я сделала ей один весьма и весьма, хм, скромный презент.
- Я ее тоже вроде бы никогда не забывал.
- Я и это учла, - засмеялась незнакомка. Смех был легким и чистым. Захватила на встречу с ней отрез на юбчонку. Норвежская шерсть.
- О-хо-хо, - протянул Андрей. - Хотел бы я уже сейчас знать, во имя чего такие траты? Билеты, отрезы...
- Во имя кого, - поправила Растопчина незнакомка. - До завтра.
Всю вторую половину дня Ратопчин провел у Баскакова. Слушал греческие и турецкие кассеты, набрасывал идею виллы, пил красное ливадийское вино. Вечером пошел снег. Андрей приехал к гостинице в препоганом настроении и долго бродил по мокрой набережной под крупными белыми хлопьями. Ветер стих, но море еще штормило. Андрей вдруг поймал себя на мысли, что напрочь выбит из привычной колеи всеми этими войнами, расколами, псевдоперестройками, инфляциями, революциями, реформами, свалившимися на голову как... нет, красивый мягкий снег не имел ничего общего с той мутной зловонной пучиной, в которую втягивала обывателя жизнь. Господи, взмолился Растопчин, мало нам было семнадцатого года? Отчего ты опять начинаешь будить сонное человечество с меня и моих соплеменников, неужели нельзя - с какого-нибудь гималайского шерпа и его племени? Отчего опять заставляешь мир плясать именно от русской печки, где только-только стал отогреваться и приходить в себя бедный наш дурачок Емеля лишь на русских дураках, что ли, живую и мертвую воду возят? Ударяясь о мол, взрывалась волна, под уходящей водой глухо шумела холодная
