мне недавно в большом подпитии: 'Костя, остановись! Что ты делаешь! Я видел твое дело в 5-м управлении... Тебя уже под расстрел можно... На тебя там столько нарисовано - страшно стало!' И я понял, что уже давно у них под колпаком.
- Они сейчас пытаются на тебя воздействовать?
- Я ни от кого не скрываю, что со мной происходит... Свои взгляды, свои сомнения... Они знали, что когда-нибудь я скажу всю правду, какой бы страшной она ни была... Со мной сначала терпеливо, часа по два-три беседовали... Они поняли, что это бесполезно. Я стал уже не тем, что раньше... Им это очень не нравится...'
Исповедь Константина Д., шофера английского посла, была опубликована в двух номерах 'Литературной газеты'. Теперь о том, что не было напечатано, да и не могло быть напечатанным тогда.
Когда вышла первая часть нашего диалога, разразился колоссальный скандал, и прежде всего - в Англии.
Я это почувствовал и сам, когда, приехав утром в редакцию, застал на пороге своего кабинета целую толпу английских коллег с микрофонами, блокнотами и телекамерами.
Что он еще сказал? Что будет напечатано на следующей неделе? Возил ли он Маргарет Тэтчер? Какие сведения он передавал на следующей неделе? посыпались на меня ВОПРОСЫ.
- Стоп, ребята! - оборвал я своих коллег. - Дождитесь следующей недели, все узнаете!
- Ну, а мне ты можешь показать текст? - отозвал меня в сторону Питер Прингл, корреспондент 'Индепендента', с которым мы были знакомы уже давно и успели подружиться.
- Питер, обещаю тебе! Ты увидишь полосу до того, как ее увидят все, то есть на день раньше. Сейчас - не могу...
Тогда же, помню, Питер рассказал, что утром целая толпа журналистов - и не только англичан, американцев, канадцев, - приехала в английское посольство на Софийской набережной в надежде встретиться с самим Константином, но дальше ворот никого не пустили: у посольства была выставлена усиленная охрана.
Я волновался: что там с самим Константином, где он, как? Но связаться в тот день с ним не было никакой возможности.
Он позвонил мне сам поздно вечером и рассказал, что его целый день прятали от журналистов в дальних комнатах посольства.
- Посол очень расстроен, - сказал Константин. - Он мне сказал: 'Ну, был агентом и оставался бы им! Зачем же поднимать скандал вокруг этого!'
После публикации второй части его исповеди (а как я и обещал Питеру, он прочитал ее раньше своих коллег, и 'Индепендент' опередила на один день другие британские газеты), мы решили провести в редакции пресс-конференцию.
В нашем зале было темно от многочисленных телекамер, и наших, и не наших...
Я, честно, сам удивился тому, что вдруг эта публикация стала сенсацией для западников: неужели они не понимали, что все русские, от секретарш до горничных, так или иначе связаны с КГБ?! Потом понял, в чем дело: знали-то, знали, но он-то впервые признался в этом открыто! И то, что для журналистов стало сенсацией, для него-то самого было поступком, личным, нравственным выбором, который должен был резко переменить его жизнь! Ведь как-никак долгая работа в посольстве делала его жизнь куда более обеспеченной, чем у многих и многих жителей страны!
Я вел эту пресс-конференцию, и у меня осталась ее стенограмма.
Сначала Константин сам попросил слова, чтобы сказать:
- Меня волнует, как мы просыпаемся. Много уже было потрясений, изменений... Многие узнают себя в этих статьях. Я не собираюсь указывать, кто есть кто. И из меня не надо делать Джеймса Бонда. Я - та самая масса, которая и сделала КГБ монстром... Мы должны проснуться и понять, что мы живем в цивилизованном мире: с коммунизмом, с 'Лениным в балде', как говорил Маяковский, мы никуда не придем. Если мы сами не изменимся, если сами не будем презирать тех, кем мы сами были, то ничего у нас не изменится.
Его спросили, насколько эффективной была его работа для КГБ в качестве шофера английского посла?
Он ответил:
- Моя работа была эффективной в том плане, что я добросовестно выполнял работу шофера посла Великобритании. Что касается той моей другой работы, то никакой особой эффективности я в ней не видел, и я не раз говорил об этом своим кураторам, которые меня передавали из рук в руки. Все это для галочки, для отчетов, для изображения большой работы в борьбе с империализмом.
Его спросили, боится ли он сейчас, после публикаций, за свою жизнь?
Он ответил:
- Сейчас я боюсь значительно меньше, хотя идиотов у нас много. Мы еще страна Зазеркалья.
Спросили и о том, как сам посол отнесся к его поступку?
- Уверен, что радости все это не доставило, и я хочу извиниться перед послом, перед сотрудниками посольства, но я не видел другого пути.
Спросили его и о том, как он видит свою собственную судьбу.
Он ответил:
- Мне сейчас, конечно, работать очень тяжело, но английские дипломаты понимают, как мне тяжело, и не задают бестактных вопросов. Посольство не против, чтобы я продолжал работать. Но мне вообще-то можно заняться и другими делами...
Пресс-конференция закончилась поздно, а потом еще - по просьбе одной популярной телепрограммы - мы делали с ним круг за кругом на его еще посольском автомобиле, и он еще и еще раз говорил о своей странной судьбе.
Еще несколько дней пошумели об этой истории - и у нас, и на Западе, - а потом она, естественно, стала постепенно забываться. А сам Константин продолжал жить, нелегко жить: от безвестности - к славе, от славы - снова в безвестность. Нелегкое это состояние. Помню, перед самой публикацией я его спросил:
- Еще раз подумай, стоит ли? Может, не надо? Он тогда ответил:
- Я уже обо всем подумал.
Спустя несколько лет он мне скажет, что из-за меня пошла кувырком вся его жизнь.
Да, через какое-то время из посольства он ушел. Зарабатывал себе на жизнь тем, что делал видеоролики с разных свадеб и юбилеев. Думаю, что неплохо зарабатывал.
Но как мало этого было для его взрывной кипучей натуры!
Время от времени мы виделись, и он, человек старше меня на десятилетие, просил меня дать ему какое-нибудь настоящее, рисковое дело. Но что я мог ему предложить...
В 1993 году во время известных событий он снимал всю эту заваруху изо всех горячих точек. Потом, помню, носился с солдатом, которого осудили за убийство офицера: ездил, снимал, осаждал суды.
Ему было мало обычной, обыкновенной жизни.
В 1995 году мне предложили баллотироваться в Госдуму от 'Яблока', возглавляя московский список. Я попросил Константина побыть месяц моим водителем ('Яблоко' даже выделило мне на это тысячу долларов: кстати, это были единственные деньги, которые нашлись на мою избирательную кампанию, и когда слышу о том, что человек потратил на выборы сто тысяч долларов, миллион, шесть миллионов, до сих пор не могу понять, на кой такие деньги? У нас же все-таки не Америка).
Константин работал с энтузиазмом революционера, которого позвали на баррикады, и мне все время приходилось успокаивать его, что за мной никто не следит, не собирается устраивать провокаций и уж тем более - не собирается покушаться на мою жизнь.
Но я понимал, что без этого, без такого - жизнь для него и не жизнь.
Ну а потом была Чечня. Война.
Константин попросил, чтобы я взял его с собой в одну из поездок (а тогда я впервые ехал как депутат Госдумы, пригласив с собой группу журналистов, наших и американских).
Кажется, это был февраль 96-го, примерно за неделю, до штурма Новогрозненского.
Все было как всегда - здесь, в прифронтовой полосе.
