Ответ. Еще вечером было договорено, что ребята из комсомольского оперативного отряда поедут с нами в качестве понятых на обыск. Мы договорились встретиться возле станции метро 'Площадь Восстания'.
Вопрос к Константинову. Когда вы пришли домой к Азадовскому, вас не удивило, почему у него собираются делать обыск?
Ответ. Я обратил внимание, что у него в доме очень много книг на иностранных языках.
Ну ладно, хватит...
Не в качестве еще одного доказательства фальсификации дела против К. М. Азадовского я привел эту стенограмму. 'Понятой' Константинов свидетельствовал лжегражданство - чувство, приобретенное советским человеком в самые печальные периоды отечественной истории, когда исполнение самого бессовестного приказа оправдывалось 'государственной необходимостью', когда предательство отца, брата, друга, товарища по работе объявлялось гражданской доблестью.
И Константинов - человек, моложе того страшного времени на целое поколение, не заставший ни ночного ожидания звонка в дверь (к тебе? не к тебе?), ни грозящих гибелью нечаянно сказанных слов ('Сказать или не сказать, что я не верю, что он враг народа?'), - он все-таки сын того времени. И потому не так уж далек был образец 37-го от образца 80-го, да и сейчас, спустя уже восемь лет, когда он в зале суда говорил заведомую ложь, несмотря на всю смелость, которую прибавили всем эти прожитые годы, Константинов все в том же, том же плену... И потому, когда я слышу: 'Опять Сталин! Ну сколько можно!' - я знаю, что отвечать: да, опять! Пока не будет выжжен в себе, в детях тот страх, превращающий человека, личность в обыкновенный винтик государственной машины.
Ну, что еще о суде?..
Поднялся государственный обвинитель А. Е. Якубович и, не глядя ни на судью, ни в зал, ни на обвиняемого (нет, не на скамье подсудимых сидел К. М. Азадовский - рядом, на стуле), заявил ходатайство: отправить дело на доследование, чтобы... чтобы следственным путем установить, мог ли подложить наркотики Азадовскому кто-нибудь из знакомых, посещавших его дом в конце 80-го.
Так не у знакомых надо спрашивать, а у тех, кому они, подложив, донесли об этом! Это же должно быть зафиксировано в архивах? - повис в воздухе недоуменный вопрос адвоката Н. Б. Смирновой.
И суд удалился на совещание...
... И вот тянутся, тянутся томительные часы ожидания. Давно опустело здание суда, заперты двери, уборщица прошла с пустым ведром (какая-то примета, кажется, плохая?), и только мы заполняем коридор, лестницы, застывший в ожидании зал суда. И - телефонные звонки из-за дверей совещательной комнаты.
Привык ли я к таким ожиданиям? Привык, привык... И - понимаю, и готов понимать. И - не готов.
И, наконец, по лестнице, по коридору: 'Идут, идут...'
Суд идет...
По коридору, не глядя по сторонам, идет, переваливаясь с боку на бок, прокурор Якубович.
Едва он занимает свое место за столом - мгновенно распахивается дверь совещательной комнаты... Но не успевает еще секретарь суда воскликнуть: 'Встать! Суд идет!' - в зал суда даже не входит, а впархивает молодой человек, садится почему-то рядом с обвинителем на соседний стул и с каким-то насмешливым любопытством начинает рассматривать нас, сидящих в зале.
Чтение определения суда занимает минуты две, не больше:
'Без проверки возможности появления наркотических веществ в квартире Азадовского с помощью других лиц нельзя сделать вывод о виновности или невиновности Азадовского по предъявленным ему обвинениям...'
Дело направляется на доследование, чтобы потом (тихо, без шума, в тиши кабинетов) закрыть его.
В этом никто из присутствующих и не сомневался.
Гул в зале...
Судья быстро исчезает в совещательной комнате...
Я уже собираюсь уходить, как дорогу мне загораживает молодой человек, тот самый:
- Ну, как вам работается?
Я, помню, удивленно посмотрел на него. Он:
- Пойдемте, попьем чайку... Поговорим... Я всегда вас читаю с бо-ольшим интересом...
Отвечаю, что очень занят.
Кем был этот незнакомец, впорхнувший в зал в последние минуты судебного заседания? О чем он хотел спросить меня? Или - от чего предостеречь? Или намекнуть?
Могу лишь предположить.
О чем я тогда подумал? Да вот о чем. Что за срок - восемь лет! Еще в полном расцвете сил и здоровья находятся те, кто начал фабриковать дело Азадовского, да и таблички на многих кабинетах - те же самые. А те, кто даже ушел на пенсию, тоже вряд ли сменили свой привычный образ жизни...
Ну, а что было потом, после судебного заседания?
Помню, поздно вечером после суда я сидел дома у Константина и Светланы, дожидаясь, когда наступит мой час отправляться в аэропорт. Светлана плакала. Я, как мог, утешал ее...
Потом улетел в Москву
Что потом, после суда?
Что, что...
Десятки писем и телеграмм, возмущенных итогом этого процесса (среди них - и академика Д. С. Лихачева). Сам Константин Азадовский в письме к председателю КГБ Крючкову написал:
'Несмотря на всю очевидность добытых судом доказательств, суд трусливо уклонился от принятия решения. Вместо того чтобы оправдать меня, поручил отправить дело на доследование и обязать следственные органы выявить лиц, которые, якобы относясь ко мне враждебно, могли подложить мне наркотики. Для какой же цели предпринимается теперь, спустя восемь лет, попытка найти 'предполагаемых преступников'? Для того, чтобы вывести из дела реальных виновников, ваших подчиненных, которые незаконно явились ко мне на обыск...'
Что еще потом?
Ни один из знакомых К. М. Азадовского, как и предполагалось, никакой повестки ни от какого следователя так и не получил, и в конце 1988 года его уголовное дело было прекращено 'за недоказанностью преступления'.
Но из КГБ К. М. Азадовскому ответ все-таки пришел. Некий сотрудник КГБ В. П. Попов (так и было подписано: 'сотрудник') написал: '... установлен факт неправомерного участия двух сотрудников УКГБ СССР по Ленинградской области в проведении милицией обыска у Вас в квартире. В связи с этим по изложенным Вами в жалобах фактам проводится служебное расследование...'
Но что, что все-таки произошло на самом деле?
Каждый участник этой истории действовал будто актер, которому дали роль из одного спектакля, а вышел на сцену - и сюжет другой, и костюмы не те, и время какое-то иное. Это, на самом деле, как в неправильной пьесе: один актер спрашивает, как пройти на электричку, а другой отвечает: 'Дворецкий свечи зажег, не волнуйтесь...'
Да, да... Так и было.
Помню, как, заканчивая тогда статью, я написал:
'И это все было не в 1937 году - в восьмидесятые. На памяти поколений, которые сегодня дышат, дышат и все еще не могут надышаться воздухом перестройки'.
'Воздух перестройки...' Да...
Эта статья была опубликована, повторяю, в августе 1989 года. В среду, 9-го... Накануне, в воскресенье, ко мне приехала из Ленинграда съемочная группа телепрограммы (тогда очень популярной) 'Пятое колесо'. Я давал интервью с уже сверстанной газетной полосой и, рассказывая историю Константина Азадовского, несколько раз повторил: 'Если эта статья не выйдет, то кто в этом виноват - известно: КГБ СССР'.
И казался себе ужасно смелым. Да...
Но шел-то 1989 год.
Именно в этом году была отменена цензура, а еще за год до этого, рассказывая злоключения одесского капитана Малышева, отсидевшего в камере КГБ, саму аббревиатуру этого слова нельзя было употреблять в
