согласился пойти в спецназ. Ты хоть значишь, чем мы тут занимаемся? Или это у тебя от романтики и глупости?
- Не знаю от чего. Согласился, и все.
- Тогда давай разберемся вместе.
- Давайте.
- Может, тобой движет патриотизм?
Разобраться в собственных чувствах человеку сложнее, чем в чувствах других. О других мы всегда знаем больше, нежели о себе, о чужих недостатках судим круче, чем о собственных.
- Не знаю.
- Это уже хорошо. - Майор Духов вынул из кармана пачку сигарет. Толстыми заскорузлыми пальцами извлек одну, прихватил губами. Неожиданно громко втянул носом воздух. Принюхался.
- Вот зараза! Как ветерком от кишлака потянет, так у нас дерьмом начинает вонять. - Он высек из зажигалки огонек, прикрыл пламя ладонью, так, чтобы оно не слишком светило. - Патриотизм, Мишин, это на политзанятиях.
Интернациональный долг. Освободительная миссия... Все там - для замполита. А здесь у меня... Короче, если ты знаешь, что это не патриотизм,- уже неплохо.
- Почему?
- Не терпю, когда патриотизмом козыряют. Чтобы ты не усомнился во мне и не побежал докладывать особистам, могу пояснить.
Скажи, мы здесь, в Афгане, защищаем родину? Или воюем хер знает с кем и хер знает за что?
Мишин пожал плечами. Он не любил политических рассуждений и словесности. Железки - обычные и взрывающиеся - это дело другое, конкретное.
- Ладно, ты ответа не дашь, постесняешься. Скажу я сам. Ты знаешь, сколько я здесь служу? Попер третий год. А всего в армии пятнадцать офицерских лет. За этот срок успел побывать в Эфиопии, теперь в Афгане. Ты с ходу найдешь Асмару на карте?
Мишин отрицательно мотнул головой.
- Честно. Тогда скажи, что я там защищал? Родину? Точно так же здесь... Короче, Мишин, если хочешь остаться и работать со мной, забудь романтику. Мы наемники у своего государства. И ты им станешь, если пойдешь ко мне.
Мишина эти слова задели за живое. Слово 'наемник' для него прозвучало оскорблением.
Оно не вязалось с тем, что ему говорили все годы учебы высокообразованные политические воспитатели.
- Зачем вы о себе так?
- Не о себе, о нас. Что такое наемник? Это высокий военный профессионал. Специалист, обученный убивать других и при этом умеющий оставаться живым. Воевать за деньги.
Правда, западный наемник - солдат удачи, как там еще говорят, - воюет за большие деньги. Наш, советский, - за гроши. Чтобы компенсировать нищету и сгладить чувство риска, нам объясняют, что надо быть патриотами. Там этой лабудой мозги не задьшляют.
Зато хорошо платят. Вот и вся разница. Чтобы ты не Додумал, будто я не патриот, скажу:
воюю честно. Другого дела в жизни не знаю.
Ни пахать, ни ковать железное - не обучен.
Если ты, Мишин, согласен стать профессионалом - милости прошу.
- Товарищ майор, я окончил нормальное военное училище. Разве для профессионала этого мало?
- Мишин! Пошел ты со своим училищем знаешь куда? Тебя готовили четыре года, так?
Скажи, сколько раз за это время в тебя стреляли? Прицельно? А сколько человек ты убил?
- Вы же знаете...
- Потому и спросил. Стать профессионалом можно только в бою. После того как сам определишься, чего в тебе больше - желания спасти шкуру и выжить или убить противника и остаться живым. Учти, в бою романтики никакой. Сперва надо ползать брюхом по камням, потом получить пулю в лоб. Лейтенантов, зеленых и неумелых, здесь щелкают как курчат. Кто-то из них спивается. От отчаяния и страха. Короче, идет отбор...
- Возьмите меня, товарищ майор.
- Хорошо, Мишин, возьму. Но учти, первым делом научу тебя грязному делу - убивать. Тому, чему из-за скромности тебя не научили в училище.
- Как палача?
В сознании Мишина шевельнулось нечто такое, что заставило его съязвить. И в самом деле за все время пребывания в стенах училища никто из преподавателей подобных мыслей курсантам не высказывал. Лишь однажды подполковник Зайцев, преподававший основы ядерного оружия, заметил: 'Нам, военным, должно быть все равно, убьют нас палкой или водородной бомбой'. Поэтому услыхать в открытую то, что стыдливо замалчивалось, оказалось не так-то просто.
Духов воспринял реплику Мишина без возмущения. Видимо, подобная реакция на его сообщение не была первой и единственной.
- Дурак ты, лейтенант. Палач убивает безоружных и обреченных на смерть чьим-то решением. Я буду учить тебя убивать тех, кто собирается сделать то же самое с тобой, лихим молодцем. Пуля-дура, Мишин. Это неоспоримо. Она, зараза, летит и убивает, хотя ею в тебя не целились. От такого никто из нас не застрахован. А я тебя постараюсь научить оставаться в живых, когда тебя загнали в угол и целятся. Да, ты сам-то хорошо стреляешь?
- Снайпер.
- Хвалю. А нож? Ты кого-нибудь убивал ножом?
- Ножом? Нет.
Ответ прозвучал так, словно лейтенант вообще-то уже убивал кого-то, вот только ножом этого ему делать не приходилось.
- Научим.
Прямота суждений Духова неприятно задевала Мишина.
Все мы давно и хорошо научились прикрываться щитом красивых слов. Убийцу в обществе теперь элегантно именуют английским словом 'киллер'. Человек, по долгу службы приводящий в исполнение смертные приговоры, у нас давно не называется словом 'палач'.
Он - исполнитель.
Военные, обязанные в полной мере владеть искусством убивать, об этом мало задумываются. Генералы Генерального штаба, обводящие синими овалами города в странах вероятного противника, которые предназначены для сожжения ядерным огнем, думают только о том, как наиболее полно использовать силу оружия, но никогда не говорят: 'Вот этот удар убьет сто тысяч людей'. Когда политики публично заявляют, что их страна готова к применению 'адекватных мер', они избегают всяческих уточнений. Между тем 'адекватные' меры - это приказ политического руководства страны руководству военному внести в реестр ядерных объектов новые цели.
Когда президент приказывает начать войну внутри России, против своих сограждан, или атаковать парламент, он считает, что это не санкция на убийство, а 'наведение конституционного порядка' в обществе.
Право быть честным перед самим собой и без стеснения называть свои дела убийством есть только у офицеров низшего звена. У тех, которые отдают приказ 'Огонь!', заставляют тем самым солдат стрелять и сами стреляют.
Мишина шокировала грубая прямота Духова. 'Я военный. Я офицер' - это звучит солидно. Разве хватит духа у человека, который носит военную форму, сказать о себе: 'Я убийца именем своего государства'? И как такое заявление будет воспринято окружающими?
Куда внушительней и благородней кажутся слова: 'Я защитник родины'. И все же, если честно, какие они к черту защитники родины здесь, в Афганистане, и что вообще защищают? Может ли быть справедливой война, которую правительство скрывает от своего народа?
Мысли Мишина текли враскоряку. Рассуждения Духова внесли в его душу массу сомнений, и он не знал, как ему поступить, что ответить.
