Но он вылетел, он покатился в каком-то безудержном вихре, его перекрученного, измятого, окровавленного, вынесло на заснеженную дорогу...
И тут, волей ли случая, или какой иной волей, стали приближаться два круглых, излучающих две световые колонны глаза. Вот раздался рев двигателя вот приумолк, затарахтел над Димой.
Его перевернули, стали поднимать куда-то вверх. Дима зашептал:
- Люди добрые... кто бы вы ни были (он ничего не видел) - отвезите меня подальше от войны... Я все равно там умру - и, если вы хотите моей смерти оставьте уж лучше здесь...
Когда он очнулся, то увидел склоненное над ним усталое лицо молодой жительницы гор - у нее были густые черные грязные волосы, покрасневшие белки глаз... еще что-то - Дима уж не мог разглядеть...
- Где мы... - спросил он, хоть и знал уже ответ по характерной встряске и моторному урчанью.
- В машине.
- Куда едем?
- От войны...
- От войны! Господи, хорошо то как! - он сказал это слишком громко, и потерял сознание...
* * *
Весна! Вот, наконец, и пришла ты!
Ты разлилась по полям, по лесам, в ручейках побежала, в птицах запела. В один из чудно-ярких, звонкопевных ранне-майских дней, ев деревенской улочке остановилась грузовая машина. Вылезшее из нее горское семейство, осыпало воздух радостными словами:
- Ну, вот и приехали!.. Здесь они живут... Да уж - десять лет, как обжились.
Тут из кузова выпрыгнул Дима. У него было бледное лицо, но глаза сияли, он крикнул:
- Ну что, друзья, пришла пора прощаться?
- Да, да. Прости, но дальше не повезем.
- Отсюда до Москвы несколько недель пути, но то прекрасно! Я побегу, я пролечу эти километры, я буду вдыхать запахи просыпающихся полей; слушать, как раскатывается над полями первый гром! О, я буду жить с этой милой, родной землею! Я буду стремиться...
Дима сбивался он избытка чувств; он, вдруг, стал целовать каждого из этих спасших его людей. Он обнимал, он со слезами шептал слова благодарности...
Уж из многих деревенских домов вышли старушки, чтобы посмотреть, чтобы посудачить потом о столь небывалом действе.
А Дима, плача, отбежал на несколько шагов, повернулся; глубоко и часто дыша, заговорил громко, свободно:
- Как же весна грудь мне располняет! Я из смерти вырвался в жизнь! Представьте - месяцы провел в душной темнице, но вот пробил дверь! Вышел на цветущий луг!.. О, небо...
Он задыхался, грудь разрывалась от частого дыхания, а глаза, окутанные аурой мечтанья, притягивали, они любовью пламенной горели на этой, переполненной птичьем пением деревенской улочке:
- Вы прекрасные, такие прекрасные люди! И все люди прекрасные! Как прекрасна жизнь! Я сейчас побегу из всех сил; добегу до Сада, до Фонтана, но на прощанье - вот вам мое стихотворенье:
- Смерти нет! Дух пылает нетленный,
Говорит дух небес окрыленный,
Из зимы возрождается жизнь...
Он не договорил - засмеялся - что было сил, побежал по дороге. Позади осталась деревня, вокруг - поля; и он, на бегу раскрывая объятия, кричал:
- Я люблю тебя, поле!
Потом его объял лес, водрузил в сферу птичьих голосов, и Дима, лаская взглядом ветви, кричал:
- Я люблю вас, деревья! Люблю вас, листья молоды! Люблю вас, птицы певчие! Эй вы, эй, птицы милые! Эй, слетайтесь ко сне! Пейте еще громче, пейте еще веселей! Я живу! Я живу!
Но вот позади лес; и вновь поле , и вновь он, восторженный его просторным величием, кричит слова любви...
Вот, на бегу, поднимает голову вверх; над ним - облачная гора. Дима подпрыгнул, и показалось ему, что уж летит - нет не ногами он переставляет так быстро - это он летит.
Вот он споткнулся, повалился на дорожную пылищу, с искренним смехом, со счастьем поцеловал эту осушенную страстным ранне-майским Солнцем, разлился в ней, целуя величаво проплывающее, беспрерывно меняющее свои контуры облако.
- Раньше я восхищался всем этим, но, все же - не так! Теперь я так люблю все это: поля, леса, облака, пыль эту мягкую, теплую, что готов ЖИЗНЬ за них отдать! Да, да ЖИЗНЬ отдать! Что бы мне сделать, чтобы сотворить? Стихи сейчас разорвут меня. Да - вот сейчас взорвусь до самого неба фейверком из цветов- стихов. Вот, например:
- Бело облако сквозь годы,
В небе ласковом плыло,
И лились под ясны своды,
Пенье птиц, что так светло.
Созерцая, создавая,
Бело облако плыло,
В глубине своей пылая,
Чувство нежное несло.
Налетел тут вольный ветер,
Облако на два порвал,
В сердце хладом жгучим метил,
В страны разные послал,
То, что было раньше целым,
Разнесло далече так,
То, что было раньше белым,
Стало черным - грозный мрак!
Ведь в скитаньях, в разлуке,
Так в тоске душа горит!
И, пройдя чрез эти мука,
К единению летит!
Скоро, скоро вновь сойдутся,
Разлученные судьбой,
Молнией к земле метнуться,
В небе поплывут горой!
Дима перевернулся на живот, смеясь вывел эти строки в пыли, а потом вскочил и даже не заметил, что, случайно задев ногой, стер эти строки.
И вновь, с не умолкающей, да еще, пожалуй, с большей страстью, мчался он по дороге: леса, поля, реки - все в радостном, любящем его движении откатывалось назад - заполнялось единым поэтическим образом.
От многочасового бега он устал, но только улыбнулся своей усталости, только вспомнил лик Девы, как усталость выметнулась из него. Пот катился по лицу, в боку кололо - ему было все равно! Желудок требовал еды, урчал - он и позабыл про желудок. Что ему было теперь до всего этого телесного, плотского, земного? Он облаком себя чувствовал, от летел к Ней.
Поэтические строки вырывались из него беспрерывно - он уже не мог задержаться на какой-нибудь из них, они проносились в его сознании так же стремительно, как деревья, как младые травинки:
- Сияющей зарей, безбрежный мир!
Творенья дивного пыланье!
Как льется пенье соловьиных лир,
И страсти майской громыханье!..
Стихотворение только зарождалось - там чудились новые образы, строфы. Но более ярко вспыхивало новое чувство, поглощая предыдущее - каждое стихотворение было ступенькой, и он бежал по этим ступеням, едва их касаясь:
- Лес, узор твоих ветвей,
Весь в движенье, во взрастанье,
Не слыхал среди людей,
Столь мудрого сказнья....
И тут, пораженный, остановился. Поднял голову к дереву, стоявшего у грани поля: у дерева этого двигался каждый листик, издавалось пенье многогласное, и Дима, с блещущими глазами, зашептал:
- Дивное, певучее, дерево стоит,
Хором многласым воздух тут пьянит,
Каждый младый листик мудро говорит,
