- А к черту! - захохотал его приятель, схватил его за плечи. - Давайте оставлять бутылки на счастье бомжам!..
Тут Сережа услышал, что все почему-то захохотали, огляделся по сторонам, пытаясь найти причину этого резкого веселья, и не найдя ее, склонился над своим Томасом.
- Ну что, котяра... - прошептал он. - Как ты заснул тут?
Котенок встрепенулся, поднял голову и раскрыв свои зеленоватые, похожие на родниковые капли глаза, вытянул шею в сторону леса.
- Ты что - тоже что-то слышишь оттуда? - спрашивал мальчик и тут сам услышал: по вершинам, по голым еще кронам побежал порыв ветра и сильный гул в котором послышались мальчику тысячи и тысячи голосов бесконечно далеких, зовущих его прекрасных.
- Томас! - вскрикнул Сережа, когда котенок соскочил с его коленей и бросился в строну леса.
Мальчик вскочил из-за стола и, забыв о своих страхах, бросился навстречу распахнутым лесным объятьям:
- Томас, Томас, куда же ты, стой!
Серая спина котенка, неслась про золотящейся земле, перепрыгивала через сугробы; и плавно ходил, задранный трубой, пушистый хвост.
Сережа поскользнулся об брошенную бутыль, а за спиной его пьяно закричала мать:
- Он сам вернется! Слышишь, Сашка, быстро возвращайся!
- Да черт с ним! - заорал отец. - Пусть бегает, малолетка, пусть носится, черт с ним - возраст такой! Ты что б возвращался поскорее! Понял?!...
Последние слова Сережа слышал уже плохо: он несся вдоль русла ручейка: сам ручеек был покрыт еще льдом, но талая вода уже бежала по льду.
- Томас же! - кричал Сережа, а березы над его головою глубоко и радостно шептали что-то; птицы, радуясь солнечному свету, чирикали, пели, перелетали с ветки на ветку; а с ветвей падал тяжелый, старый снег; готовый преобразиться в быструю и веселую водную струю.
Снег гудел под ногами, держал Сережу; и бежать было легко.
- Томас же!
Перед ним вдруг открылось круглое, озаренное солнцем озеро. Лед на нем лежал еще нетронутый водами и весь был гладкий, словно стеклянный и в глубинах его залегла, в ожидании лета золотистая дымка.
Котенок, не слушая Сережиных окриков, бросился по льду; а мальчик на несколько мгновений остановился на берегу, обернулся назад...
Откуда-то из-за деревьев едва доносился пьяный шум, но напевы ветвей и птиц казались теперь куда более громкими. Сережа зачем-то попытался вспомнить свои утренние страхи, попытался представить, что из-за березового ствола выпрыгнет кишащий червями мертвец, или же лед на озере треснет и потянутся к нему слизистые щупальца, схватят, уволокут его в темную глубину: но он не мог себе этого представить! Он просто знал, что ничего подобного ни в озере, ни за березами не таится; с великим трудом он мог еще вспомнить образы, бывшие столь яркими в квартире; но казались они совершенно блеклыми и далекими, против этой свежей лесной глубины.
Повернулся он к круглому озеру и увидел, что котенок, добежал уже до его середины; там, где поднимался изо льда островок, в центре которого стоял, окруженный березовым хороводом, дуб-великан.
Сережа вздохнул поглубже, как перед нырком, и бросился на ледяную гладь; успел пробежать только несколько шагов, да тут и поскользнулся, упал и, словно на коньках, на заднице покатился следом за котенком к островку. А скорость была такая, будто бы он на санках с горки катился: только ветер в ушах свистел!
- Эй, эй, эй! - испуганно закричал Сережа, когда до островка осталось шагов двадцать, а скорость его скольжения, не только не уменьшилось, но даже и возросла.
Сережа попытался схватиться руками за лед, да не тут то было! - руки легко скользили и глубина с замороженным златом, легонько их холодила.
- А... вот ведь... - шептал он, переваливаясь на бок, и одновременно пытаясь подняться на ноги...
Но он замер и не кричал больше, когда ветви кустарника, который сплетался под березами, вдруг плавно раздались в сторону и оказалось, что в глубины островка ведет бухточка, в которую и влетел, словно кораблик, Сережа.
Вот и дуб летит на него - Сережа увидел, что из дупла, образованного у самых корней и выделанного ледяными вратами, бьет и тут же уходит в ледовую глубину густая струя солнечного меда.
Котенок уже лакал этот небесный мед, а когда появился Сережа, плавно отпрыгнул куда-то в светло- дымчатую дупловую глубь.
'Не бойся, нас Сережа' - запели где-то совсем рядом нежные голоса и ветви берез вздрогнули, потянулись к мальчику, да и замерли, словно и впрямь побоявшись его испугать.
А он уже был под самым дубом и, понимая, что расшибется, закричал и выставил перед собой руки:
- Я не хочу!!!
- Тебе нечего нас бояться...
Тут где-то рядом мяукнул котенок и Сережиного лица коснулся солнечный мед, обволок его тело, мягкой волной пробежался в волосах, и волосы его запели, словно ветви деревьев на ветру; он заполнил его легкие и мальчик понял, что медленно, и очень плавно, словно в далеком детском сне, который он уже успел позабыть - летит, а перед ним плавно и медленно раскрывается дупло и льющийся из него свет усиливается; подхватывает на крыльях, несет в себя...
Не было страха, даже удивления не было: как во сне все было естественно, хоть и необычно, и не было вопросов что это и почему это - просто это было, как солнце на небе, или река в поле.
Не размыкая губ он позвал котенка и вот светло-серое облачко уже запрыгнуло к нему в руки, замурлыкало едва слышно.
А он уже пролетел в глубины дупла и там увидел прекрасный зал, весь сотканный из ледовых цветов - они хоть и были ледовыми, но в лепестках их мерно и плавно пульсировали живые, теплые сердца; а в центре зала бил фонтан медового света, и по воздуху, собираясь в полные плавных образов облака, плыл к выходу.
За фонтаном поднимался березового цвета, дышащий трон; на котором сидела дева, такой красы да чистоты ключевой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Одета она была в легкое белое, платье, а на голове ее, в волосах снеговых цвели подснежники. И лицо, словно из мрамора живого, теплого и тонкого сотворенное; и черты и рук и тела: все-все говорило, что любит она всем сердцем и Алешу, и всех-всех кто рядом с ней.
Мальчик прокатился через весь зал и вот уже коснулся трона; словно в тепло-снежный сугроб погрузился. А лицо девы уже над ним склонилось, и от взора ее, от глаз больших нельзя было оторваться. Завораживали глаза эти; так порой от красоты облаков небесных, да от вида полей колосящихся, волнами под ветрами колышущимися, оторваться трудно - так и от красы глаз этих оторваться нельзя было. В окружении лица младого, глаза эти древними были: такими древними, как поля, как ветер, как солнце даже - но разве же кажутся поля или солнце дряхлыми от бессчетных веков; они просто непостижимой для людей мудростью веют - та же мудрость древняя в этих глазах цвела. И цвет их был какой-то непостижимый, лесной, необъемлемый словами.
- Что же ты боялся меня, Сережа? - губы ее легонько шелохнулись и голос этот коснулся Сережиных ушей.
А он рассеяно и легко пожал плечами и, улыбаясь, неотрывно вглядывался в эти ласкающие его глаза - он и не знал, как мог бояться этого голоса милого - ему было так хорошо, как давно уже не было.
- Кто же вы? - беззвучно, по прежнему улыбаясь, спрашивал он.
Дева услышала его и, глазами улыбнувшись, отвечала:
- Пусть имя моя как Светолия зовется в устах твоих; а по делам своим повелеваю лесом.
- Что - этим лесом, который за городом стоит? Тем лесом в которым я за Томасом бежал? - котенок, усевшийся на плечо к Светолии мяукнул.
