Вертолет продолжал зависать над землей метрах в тридцати от них. Стволы могучих 'Мини-Ган' угрожающе целились в сторону беглецов. Виктор не понаслышке знал силу этих скоростных пулеметов. В пару секунд они способны были превратить автомашину в полыхающий дуршлаг. Он посмотрел на Летицию.
- Ну что, амазонка? Пойдем сдаваться?
Она пожала плечиком. Сдаваться эта барышня явно не привыкла. Прежде чем отворить дверцу, она проворчала:
- Надеюсь, машину они догадаются перегнать в город. Я одолжила эту колымагу всего на один день у знакомого психопата. Если не верну в срок, он очень обидится.
- Что-то ты не вспоминала о нем, пока мы направлялись к пещере.
- Сам видишь, обстоятельства изменились.
- Ладно, крошка, не будем их злить, - Виктор торопливо пожал ее кисть. - Если что, вали все на меня и на ОПП. Но лучше не слишком афишируй свою осведомленность. Просто проезжала мимо, решила помочь.
- Не учи ученого, - она с бравадой распахнула дверцу и, оправив на бедрах коротенькую юбочку, выбралась из кабины. Виктор поторопился вылезти с другой стороны.
- Я сказал: с поднятыми руками! Оружие, если таковое имеется, отбросить на пять шагов перед собой. Бросать левой рукой, держа за ствол!..
Пропустив мимо ушей тираду об оружии, Виктор покорно сложил ладони на затылке. Плечо привычно отозвалось болью. Летиция, обойдя машину, приблизилась к нему и заботливо оправила на доноре куртку. Смешливо покосилась на его руки.
- Не переусердствуй, Вичи! Не забывай, что ты ранен.
Из приземлившегося вертолета один за другим выпрыгивали вооруженные полицейские.
- Вы что, не слышали команды?! - один из них целился из револьвера в Летицию.
- Я, офицер, все слышала, но не все поняла. Решила, что это относится только к мужчинам, - последнее слово Летиция почти пропела, произнеся по слогам. Очень медленно, словно издеваясь над блюстителями правопорядка, она стала поднимать руки. Она поднимала их, не сгибая, через стороны так, словно делала гимнастику или собиралась нырнуть с водной вышки. И, конечно же, коротенькая юбочка по-своему отреагировала на это движение. Уразумев, какую картину он рискует увидеть в самом скором времени, полицейский качнул револьвером, хмуро пробурчав:
- Бросьте ваши штучки! Разумеется, сказанное относилось только к мужчинам.
Летиция немедленно сложила руки на поясе, деловитой развальцей направилась к вооруженным людям.
- Учтите, он серьезно ранен. Так что по возможности обращайтесь с ним аккуратно.
Двое из вертолетной команды, приблизившись, быстро обшарили машину, еще двое топтались возле Виктора, внимательнейшим образом ощупывая его одежду. Ни тех, ни других он не замечал. С глупейшей улыбкой на лице Виктор наблюдал, как, отведя офицера под локоток в сторону, Летиция что-то весьма эмоционально ему втолковывает. Полицейский чин стоял перед ней провинившимся, но не утерявшим еще упрямства мальчуганом. Стриженый его затылок часто и расстроено кивал. Руки Летиции все более энергично жестикулировали перед носом офицера. Завороженный ее красноречием, он не делал ей ни единого замечания...
Сколько себя помнил Виктор, женщины, напоминающие Фаню Каплан, ему никогда не нравились. Не нравились и Софья Перовская с Верой Фигнер. Единство жестокости и женского начала ассоциировалось у него с чем-то абсолютно противоестественным. Захватчик и воин мужчина - было явлением мерзким, но тем не менее привычным, а потому вполне приемлемым. Женщина, получающая удовольствие от чужой смерти, была страшнее, чем женщина наркоманка и алкоголичка. Старуха с косой была все-таки старухой, но даже и здесь женское обличье он воспринимал как некую ошибку или неточность народных сказаний. Виктор не верил в орлеанских дев, не верил в суровых комиссарш с осиными талиями и сухо поджатыми губами. Они казались ему некими жутковатыми призраками, материализовавшимися по халатному недосмотру природы. И тем ужаснее было его признание собственных чувств к Летиции. Все более он ощущал крепость ловушки, в которую угодил. Виктор сознавал, что отказаться от Летиции вторично ему будет во сто крат труднее. Он угодил в клетку, и дверца этой клетки немедленно закрылась на замок. Ключиком, запершим замок, послужили те самые слова, которые Летиция произнесла в машине...
Вечером Виктора сосредоточенно осматривали и ощупывали тюремные лекари. Ему наложили несколько швов, в кровь впрыснули дозу антибиотиков и болеутоляющего. Вероятно, под действием всех этих лекарств ему приснился пугающий сон. С развевающимися волосами Летиция мчалась по небу в деревянной ступе. Виктор сидел где-то сзади - вроде как в багажнике. Ступа пикировала вниз, и у него перехватило дыхание. Из крохотных кубиков, не более спичечного коробка, дома вмиг вырастали до своих истинных размеров. Летиция с уханьем взмахивала метлой, и ступа вновь возносилась к облакам. Ничего страшного они не вытворяли - просто носились с воплями над городами и селами. Тем не менее, ужас, пропитавший его душу, не покидал Виктора ни на минуту. Он сознавал себя мужем ведьмы, и мысль эта заставляла горячечно биться сердце. Что-то было не так, но что именно, он не мог понять. Лишь позже с облегчением опытного обманщика он списал тревожное состояние на предчувствие, которое, как известно, во снах обостряется, предупреждая спящего о грядущем. В данном случае грядущим Виктор посчитал не ступу с Летицией, а то, что произошло с ним тотчас по пробуждении.
Зачастую процесс пробуждения и без того - весьма неприятная процедура. Проснуться же в минуту, когда тебя душат тюремной подушкой, действие, вовсе лишенное какой бы то ни было прелести. Несчастный царь Павел, первый и последний из всех российских павлов, знал, что умирать лучше бодрствуя. К такому же выводу пришел организм Виктора, ощутив острую нехватку кислорода. Забарахтав руками, он попытался сесть, но из этого ничего не вышло. Голову его с силой прижимали к койке. Кулаки тоже оказались бесполезными. Человек оседлал его грудь, ногами ограничив мобильность рук. Убийца, казалось предусмотрел все и на потуги Виктора отвечал приглушенным хихиканьем.
Даже в самой критической ситуации у людей в запасе еще бездна способов самозащиты. К сожалению, о большинстве этих способов они просто не подозревают. Дикий зверь тем и сильнее цивилизованного существа, что без стеснения практикует все дозволенное и недозволенное. Собственно говоря, спасающему свою жизнь дозволено все. Человек вправе кусаться и царапаться, бить чем угодно и по чему угодно, нисколько не заботясь о последствиях. Там, где в человеческие игры вмешивается ее величество Смерть, джентльменские правила не в ходу. Оттого-то война и есть самое гнусное лицемерие на земле, фарс узаконенного убийства, где не желающий убивать - дезертир, и безжалостно приговаривается трибуналом оскаленных звероящеров к расстрелу. Расстрел отказавшихся от насилия - могло ли выдумать человечество что-нибудь более постыдное? Впрочем, конечно же, могло. В подобных вещах достижения землян уникальны, и, если бы не скромное умалчивание летописцев, все давно бы потонуло в славословии кровавого ханжества...
Ударив сидящего на нем человека коленом по спине, Виктор добился того, что противник подался слегка вперед, - удары по почкам никогда не приветствуются теми, кто их получает. Почувствовав перемещение громоздящейся на нем тяжести, донор рывком выгнул тело дугой, сбрасывая соперника на пол. Подушка соскользнула с лица, а в следующую секунду они уже поменялись местами, и Виктор молотил кулаками по ненавистной, впервые видимой им физиономии, не забывая пускать в ход и здоровую ногу. Ярость его была такова, что оторвать донора от исходящего визгом душителя удалось лишь троим полицейским.
В коридорах уже громыхали шаги бегущих на помощь. Проснувшиеся арестанты, ругаясь, молотили по прутьям железными мисками. Всюду горел свет, с дубинками наготове надзиратели спешно обходили свои владения.
Как оказалось, одному из сидящих здесь психопатов удалось выбраться из камеры. Вооруженный замысловато изогнутой шпилькой, с успехом заменившей ему отмычку, он направился прямиком к апартаментам Виктора. Событийность вновь властно напоминала о себе. Освободившемуся психопату удивительным образом везло. Никто не заметил его пробирающимся по коридору, никто не увидел, как он проникает в камеру к русскому. А десятью минутами позже Виктор вновь объяснялся с арестовавшим его офицером.
- Теперь-то вы мне верите? - Виктор сидел на табурете напротив молодого лейтенанта и, морщась,
