- Я.
- Где же ты научился водить?
- Да на нашей улице кинешь камень в собаку - попадешь в шофера. Там и научился.
- Кто был в машине кроме тебя?
- Никто.
- Врешь, Асадов. Полдюжины таких, как ты, надо чтобы инкассатора свалить. Говори, кто был с тобой?
Молчание.
- Смотри, Асадов, себе же хуже делаешь. Мы знаем что ты был не один.
- Чего мокрому дождя бояться? А что не один был, - докажи. Это тебе не мое имя, фамилия! Пошел, прочитал в домовой книге и готово. Здесь потруднее, начённик. Я говорю, был один. Ты говоришь, не один. Ищи, найдешь и дело с концом. А не найдешь, будет по-моему.
- По-твоему не будет! - ударил кулаком по столу Самедов и вдруг сорвался на крик, - ты у меня...
Теймур поморщился, - сейчас на арестованного как раз бы подействовала спокойная, уверенная в тебе сила.
Следствие по делу об ограблении инкассатора очень интересовало Теймура. Дело это вел старший оперуполномоченный Тарланов, который несколько раз брал его с собой на проведение интересных операций.
Теймур внимательно присматривался ко всему. Первое время он восхищался Тарлановым. Ему даже казалось, что если описать опыт этого виртуоза, получится отличное руководство для молодых оперативников. Особенно Теймура поразило, с какой легкостью капитан Тарланов находил общий язык, буквально, со всеми, подключая к своей работе самых различных людей. Одни сообщили ему, что слышали крик инкассатора, другие видели, как 'эмочка' пронеслась по Буйнакской улице, а кто-то даже успел заметить номер. Так же быстро ориентировался Тарланов и в Бинагадах, где нашли в овраге оглушенного инкассатора. Стрелочница узкоколейки, охранник магазина, шоферы - все превратились в его помощников. Но самая ценная информация поступила от одиннадцатилетнего Павлика Сорокина. Он вел сестру из детского сада, видел машину с погашенными фарами, которая пронеслась мимо, и резко затормозила невдалеке. Из машины, по его словам, кто-то выпрыгнул и бегом бросился к лесопилке. У неизвестного в руках было что-то тяжелое. Этот предмет бил его по ногам, мешал бежать.
Тарланов вел поиск по горячим следам и двое преступников вскоре были схвачены. Казалось бы, все в порядке - грабители арестованы, сумка инкассатора возвращена государству, а к списку раскрытых дел прибавилось еще одно.
Но Теймуру казалось сомнительным, чтобы эти двое - Асадов и шофер Атамогланов - оба тощие, малорослые, смогли справиться с инкассатором, который был мужчиной богатырского сложения. Оглушить его, быстро втиснуть в машину, удерживать там, а потом оттащить так далеко от дороги - вряд ли им это было под силу. По заявлению Павлика Сорокина, - из машины выбежал один человек. Но разве остальные не могли в это время выскочить с другой стороны? В таком случае мальчик и не смог бы их заметить.
Однако, капитан Тарланов, не особенно углубляясь в суть дела, удовлетворился тем, что предъявил обвинение двоим.
Сам того не замечая, он наглядно показывал своему восприимчивому ученику не только, как надо работать, но и как работать нельзя. Беда заключалась еще и в том, что с Тарлановым невозможно было спорить. Во-первых, потому что благодаря темпераменту и острому уму, он мог с успехом защищать любую, заведомо ошибочную точку зрения. А во-вторых, Тарланов был вполне искренне убежден, что у себя в отделе его критиковать некому. 'У кого наибольший процент раскрытых дел? У капитана Тарланова. Чего же еще?'
Теймур присутствовал при всех допросах. Его особенно интересовало, что принесет очная ставка Асадова с шофером Атамоглановым. Подследственных содержали раздельно, один не знал о поимке другого. Но стоило следователю Самедову свести их вместе, Асадов, подсказывая своему напарнику, как надо держаться, сразу же выпалил:
- Вспомнил, наченник, твоя взяла, мы вдвоем того 'сазана' обтяпали.
Самедов в сердцах ругнулся сквозь зубы. Но дальше копаться не стал. И вскоре следствие было прекращено. Не мог Теймур в душе примириться с этим. Ведь обвинив только двух, Тарланов и Самедов тем самым избавляли от наказания остальных преступников. Теймур даже пробовал обращаться к университетским преподавателям, но их ответы носили слишком общий, отвлеченный характер.
А дома его встречали печальные глаза матери.
- Ты уж прости меня, сынок, но что за работу ты выбрал? Тебе покоя нет и людям горе.
- Не мы людям приносим горе, - мягко возражал Теймур, но постепенно голос его твердел. В такие минуты он еле удерживался, чтобы не рассказать матери о первой ночи своего возвращения.
- Да я ведь чего боюсь, сынок? Проклятий боюсь: разве матери арестантов не проклинают тебя? Врагов ты себе наживаешь. Поймал ты одного бандита, а его родня мстить тебе будет. Вдруг с тобой что-нибудь случится? Легко ли мне, матери? Целыми днями пропадаешь, а мне покоя нет. И ночью уснуть не могу. На войне был, пришел, слава богу, с нее, а теперь опять... Я каждый день тебя на эту работу, как в бой, провожаю.
'Вот в этом ты, пожалуй, права', - подумал Теймур, целуя мать в опухшие глаза. - 'У нас каждый день - бой!'.
В последнее время, присматриваясь к родному кварталу, он уже не находил его таким же привлекательным, как в детстве. Кривые переулки, горбатые заборы, глухие двери. Дома, домики, домишки, одноэтажные, настороженные, недружелюбные. Они словно перессорились между собой и поотворачивались в разные стороны. Каждый 'украшенный' колючей проволокой забор, каждое зарешеченное оконце, будто кричит: 'Это - мое', 'Тебя не касается!' 'Меня не тронь - и я не трону'. Дали бы волю, Теймур переломал бы все ограды и решетки. Но... если б преступления зарождались лишь здесь, в лабиринте узких улочек, это было бы понятно. Так ведь и внизу, в городе прекрасном, светлом, на широких, продуваемых морским ветром улицах, тоже немало тех, чьими делами ему приходится заниматься каждый день.
Почему?... Почему это так?
Теймур искал ответа на улицах, в учебниках, читал Горького, Достоевского, Драйзера, сравнивал, сопоставлял. Он с горечью признавался себе, что до сих пор его познания в художественной литературе почти не выходили за рамки школьной программы.
Почему Ляман тогда с недоверием спросила 'Вам понятно?' Из-за внешности что ли?
Конечно, Теймур выглядел рядом с ней грубоватым. Но что в этом удивительного? Он знал ледяную оконную грязь, голод, нож хирурга. Долгие месяцы он приучал себя к мысли о смерти. Она стала будничной, каждую минуту подстерегала его в боях и только чудом промахнулась в тылу. Как все это не вязалось с образом Ляман! Когда Теймур кидался из боя в бой, Ляман слушала ласковые голоса родных и звуки мелодичного тара. Разумеется, винить ее за это было глупо. Но разница между ними была и большая. Ляман не подчеркивала своего превосходства, только спросила: 'Вам понятно?', скользнув по его лицу спокойным взглядом.
И Теймур восстал - но не против Ляман, нет, против своей ограниченности. Ведь мир состоит не только из преступников и тех, что за ними гоняется. Возможно, если бы он знал, что такое символизм, их знакомство с Ляман не оборвалось бы так быстро. Перед глазами вставало ее лицо с капельками дождя на ресницах. 'Не ищите встреч со мною'. 'Ну, и не надо, хмурился Теймур, - и не буду'.
* * *
Ватага подростков облепила трамвай. Двое сорванцов весело подпрыгивали на заднем буфере. Кондуктор безуспешно доказывала им что-то через стекло. И вдруг милицейский свисток. Ребята сразу же бросились врассыпную. Грузный, немолодой уже милиционер и не рассчитывал поймать всех, он погнался за одним, спина которого мелькала среди прохожих. Как всегда в таких случаях, посыпались насмешливые реплики, но нашлись и добровольные помощники. Они-то и передали нарушителя в руки запыхавшегося постового. Мальчишка выглядел на редкость опрятно - таких обычно дразнят маменькиными сынками. Только одетая задом наперед кепка выдавала отчаянный нрав ее владельца. Милиционер ухватил его за рукав. 'Пойдем в отделение'. Мальчишка вырывался, заученно хныкал до самого отделения; 'Дядя, отпустите, я больше не буду'. Теймур невольно улыбнулся, но вдруг заметил, как мальчишка бросил что-то в
