Люба решила, что, пожалуй, стоит забаррикадировать дверь. Она попыталась сдвинуть комод, но он, переполненный вещами, стоял как влитой. Тогда она, стараясь не шуметь, подняла кресло и понесла его к двери. Из-за неё вдруг грянуло:
- Соловей кукушечку
Заманил в избушечку,
Накормил её крупой,
Хвать за титечку рукой...
Цыган, пропев похабную песенку, двинул дверь плечом. Она затрещала, но Люба успела поставить к ней не только кресло, но и пуфик со стульями, на которые сложила стопки книг- получилось что-то вроде баррикады.
- Открой, милая!
Люба ухватилась за край кровати и, поднатужившись, потащила её к баррикаде. Цыган услышал шум и надавил на дверь крепче, но замок каким-то чудом ещё оставался на своём месте.
- Смотри, хуже будет...
Люба молча тянула кровать, которая зацепилась за край ковровой дорожки и не желала сдвигаться.
Рассвирепевший Цыган разбежался и, ухнув, ударил дверь плечом. Замок не выдержал натиска и вывалился из скважины. Люба с ужасом увидела, что её заградительное сооружение сдвинулось с места, а в образовавшуюся щель просовывается рука её мучителя. Не раздумывая, она подбежала к двери и надавила её. Цыган взвыл и отчаянно заматюкался. Решив, что она чего доброго ещё поломает ему руку, Люба ослабила давление: пусть оценит её доброту и убирается ко всем чертям!
Коварный Цыган, не отличавшийся великодушием, не уважал его и в других людях. Он выдернул руку из щели, но тут же вставил в неё ногу и, надавив на дверь всем туловищем, сумел-таки протиснуться в образовавшийся проём.
Похолодевшая от страха Люба поискала глазами, что бы такое схватить в руки для обороны. Как на грех, она вчера убрала из-под кровати молоток, которым вколачивала гвоздь в стену. Ах, как бы он теперь пригодился! И тут она вспомнила, что за тумбочкой стоит баллончик дихлофоса. Цыган, запутавшийся в разрушенной им баррикаде, не обращал внимания на Любу, и она незаметно сунула баллончик в карман.
- Ну что? - Цыган, молодецки поигрывая плечами, подошёл к ней. Видишь, для меня преград не существует.
Она попятилась от него и, наткнувшись на край кровати, села на неё.
- Уже готова? - Цыган осклабился. - Нет, милая, ты сначала скажи, как сильно ты меня любишь. И не хочешь базар на стену мазать...
- Не пойму, что ты говоришь, - сказала Люба, стараясь сохранить внешнее спокойствие. Пусть думает, что не шибко-то она его испугалась.
- Ссориться, значит, со мной не хочешь - вот что говорю, - объяснил Цыган. - Не хочешь, да?
- Давай по-человечески поговорим, - сказала Люба. - Только не сегодня, а завтра...
- Да что я, доёный бык, что ли? - рассмеялся он. - Не корми меня завтраками! Я хочу сейчас.
Люба и опомниться не успела, как он навалился на неё и жарко задышал в лицо. Понимая, что лучше не злить его, она не сопротивлялась, и Цыган истолковал это в свою пользу.
- Ну, что ты своему Санечке говорила? - спросил он и больно надавил ей на грудь. - Скажи, быстро говори!
- Ничего я ему не говорила, - шепнула Люба. - Он не любит, когда много говорят...
-Неужели всё молча делали?
Люба не ответила.
- А мне скажи, - снова потребовал он. - Повтори: я тебя люблю...
Одними словами он не ограничивался, стараясь раздвинуть её плотно сжатые ноги. Люба, однако, не отталкивала его и даже одной рукой погладила его по щеке, чтобы отвлечь вниманье: она попыталась вытащить баллончик дихлофоса.
-Так, умница, так, - он блаженно зажмурил глаза. - И зачем кочевряжилась, сука? Чуть руку мне не сломала!
Он стал говорить такие гадости, что Любу чуть не стошнило - и от грубых слов, и от запаха перегара, и от того, что он взял её руку и заставил ласкать себя.
- Я жду, - пробормотал он. - Говори: я тебя хочу!
- Я ... тебя... , - сказала Люба и, наконец, справившись с баллончиком, выпалила: Ненавижу!
И прыснула дихлофос ему прямо в глаза. Он схватился за лицо, закричал, а она давила и давила на головку, изрыгающую едкую вонючую струю.
- Сука! Ты меня ослепила! Ничего не вижу!
Цыган катался по полу, не отнимая рук от лица.
- Говорила тебе: уходи по-хорошему, - сказала Люба. - Не захотел. Теперь на себя пеняй.
- За что ты меня так? Что я тебе сделал? - орал Цыган. - Ничего я тебе не сделал!
- Ага, - согласилась Люба. - Не успел.
Разговаривая с ним, она осторожно продвигалась к двери. Пока Цыган ничего не видит, надо успеть выскочить на улицу, позвать соседей - пусть увидят, что этот гад натворил, полдома, считай, перевернул, да ещё и хозяйку пытался обесчестить.
Цыган, однако, уловил её осторожное движенье, и когда она почти подкралась к двери, ухватил её за ногу. Люба упала на пол рядом с ним.
- Убью! - Цыган почти визжал. - Стерва! Ты меня глаз лишила!
Он навалился на Любу и вцепился ей в горло. И тут снизу, из подполья, кто-то застучал по половицам. А Мейсон, которого весь этот тарарам окончательно вывел из себя, снова завыл - дико, протяжно и тоскливо.
14.
Опьянение, конечно же, достойно всяческого осуждения. Кто будет спорить, как человеку важно хранить трезвый ум! Но, с другой стороны, Россия без пьянства - это уже не Россия, а чёрт знает что. И надоумился же Веничка Ерофеев сочинить свои 'трагические листы', названные им 'Москва - Петушки', которые поддержали, так сказать, чаяния, переживания и надежды всех тех, кто, страдая по утрам от дурноты жизни, бормочет себе под нос: 'О, тщета! О, нравы! О, позорнейшее из времён - время от рассвета до открытия магазина!' Не чуждые взлётам в самые высшие сферы бытия и падениям в пучины и бездны духа, они дождались-таки перемен: круглосуточные магазины, киоски, ночные забегаловки переполнены чудными бутылками, обклеенными роскошными этикетками с пальмами, кипарисами, замками, античными арками и нестерпимо яркими звездами, обещающими поистине райские наслаждения. Что, впрочем, чаще всего оборачивается обманом высшей марки, но так ли это важно, когда ты и сам, поминая классика, обманываться рад?
И Олег, и Александр не испытывали от выпивки ничего из того, что обещали яркие этикетки, но зато окружающий мир внезапно изменялся. Он казался далеко не таким плохим и ужасным, как это представлялось часом раньше, и душа достигала некоего блаженного зенита, откуда всё виделось ей в розовом, благостном свете. Одно плохо, что груз привычных мыслей всё-таки тянул назад, в реальность, и приходилось наполнять рюмочку снова и снова...
'Переполнившийся' Олег мирно посапывал, прикорнув головой на прилавок. Александр задумчиво выдергивал из банки маленьких копченых шпротов, отрывал им хвостики и отправлял в рот. В отличие от Олега он, выпив, всегда хотел есть, даже если перед этим хорошо закусил.
Когда он, отщипнув микроскопический хвостик очередной рыбки, уже поднёс её к губам, в дверь забарабанили.
- Учёт! - гаркнул Александр.
Олег, потревоженный шумом, тяжко вздохнул и перевалился на другую щеку.
- Хозяин, открой! Человеку плохо.
- Тут не больница, - снова гаркнул Александр, но на всякий случай подошёл к двери и посмотрел в глазок. Перед ним стоял молоденький парнишка, на которого грузно облокачивался мужчина в распахнутой дублёнке. Дорогая норковая шапка сползла на его лицо, а пушистый мохеровый шарф закрывал подбородок.
